— Сигарету-то я могу выкурить? — проворчал я. Уэлш сверился с часами и кивнул:

— Тебе не стоит завязывать глаза, так что считаю, что можно. Но не тяни время, Холман. Все сказанное раньше остается в силе... И не забывай — у Ленни богатое воображение.

Я медленно курил и взвешивал свои шансы. Те двое привалились к стене и наблюдали за мной с расстояния восьми футов. Уэлш откровенно скучал, но глаза Ленни глядели внимательно и настороженно. Не было ни малейшей надежды, что мне удастся преодолеть расстояние до них до того момента, как он нажмет на спусковой крючок и всадит в меня пулю. Я докурил сигарету, растер подошвой окурок и начал копать снова.

Время стало действительно относительным: с каждой лопатой выброшенной земли яма углублялась, и срок моей жизни на столько же сокращался. Чем глубже я зарывался, тем все менее плотным делался грунт. Все легче почва поддавалась лопате. Какая же глубина удовлетворит Уэлша, размышлял я. Три фута? Если он будет настаивать на четырех, на сколько это продлит мою жизнь? На тридцать, а может, и на все тридцать пять минут?.. Скоро я уже стоял по колени в яме; земля образовала вокруг значительную кучу. Я начал сочувствовать пехоте времен Первой мировой войны. Им ведь приходилось копать траншеи всякий раз, когда они наступали и отступали. И я удивлялся, как же им, черт побери, удавалось сохранять энергию, чтобы еще и воевать? Как бы то ни было, яма медленно и неумолимо углублялась; она доходила мне уже до бедер. Так не могло продолжаться до бесконечности. В любой момент Уэлш может решить, что она уже достаточно глубока, и прикажет кончать. С такой перспективой мой мозг отказывался смириться. Я знал, что, пока продолжаю копать, я буду жить. Если хочу и дальше оставаться в живых, надо что-то придумать...

Я поднял лопату с землей и медленно распрямился; моя голова показалась над холмом выброшенного грунта.

— Сколько трупов вы здесь зарыли? — язвительно поинтересовался я у Уэлша.

— О чем, к черту, ты болтаешь? — не понял он.

— Здесь, — я судорожно сглотнул слюну, — рука!

— Ты спятил? — Он пристально взглянул на меня. — По меньшей мере ты находишься в трех футах от Тол-вера!

— Так иди и смотри сам, — вдруг охрипнув, предложил я.

— Пойди взгляни, о чем он там лепечет, — сверкнул глазами на Ленни Уэдш. — Во всяком случае, даже если это Толвер, думаю, он зарыт достаточно глубоко.

— Точно, Джил, — согласился тот и с опаской приблизился ко мне; его глаза настороженно всматривались вниз.

По мере того как холм выброшенной земли становился выше, он отбрасывал все более глубокую тень на дно ямы. Мои глаза уже привыкли к темноте, но Ленни, ослепленному прямым светом ламп, тень показалась куда гуще. Он остановился на краю могилы и сверху уставился на меня.

— Ни черта не вижу!

— Да здесь. Прямо под твоими ногами! — злобно выкрикнул я.

И тут же швырнул полную лопату земли прямо ему в лицо. Затем с размаху ударил его лезвием лопаты по коленям. Он пронзительно завизжал, падая в яму; револьвер выпал из его руки и с глухим стуком упал на дно ямы. Я нырнул за револьвером, схватил его правой рукой и приставил к спине Ленни. Он еще продолжал дико вопить, когда я рывком придал его телу вертикальное положение, заслонившись им, как щитом.

Уэлш, быстро среагировав, сделал два выстрела. Ленни внезапно оборвал вопль. Его тело словно переломилось, и голова уперлась в выброшенную землю: на рубашке расплывалось большое кровавое пятно. Прежде чем спустить курок револьвера, я на мгновение увидел ошеломленное лицо Уэлша — казалось, он не верил своим глазам. Моя первая пуля расщепила бревно в паре дюймов от его головы, вторая — пробила дыру под его правым глазом, последующие две попали куда-то в грудь. Я отпустил спусковой крючок, когда его тело тяжело рухнуло на земляной пол...

Когда мои руки перестали трястись, я досуха протер револьвер и вложил его в ладонь Ленни. В конце концов когда-то трупы будут обнаружены, и я надеялся, что все это будет выглядеть поединком, в котором погибли обе стороны. А если вскроют и остальную часть пола и найдут тело Толвера, то вполне могут прийти к заключению: Уэлш убил его раньше, а потом хотел то же проделать и с Ленни, предварительно заставив его выкопать себе могилу. Правда, будет неясно, как Ленни удалось скрыть револьвер. Но ведь каждое, в общем-то, убийство оставляет некоторые неясности... Однако я не должен связываться с полицией, пока дочь Леолы Смит не найдена.

Я протер рукоятку лопаты и бросил ее на дно могилы. Из карманов Уэлша извлек ключи от машины и свой собственный револьвер, который и вложил в его законную кобуру.

На подгибающихся ногах я медленно вошел в офис. После бокала бурбона я почувствовал себя немного лучше, тщательно промыл и вытер свой бокал и вернул его в бар. Бокалы, использованные Ленни и Уэлшем, хранили на себе отпечатки их пальцев, и я оставил их в неприкосновенности. Затем приступил к осмотру лачуг.

Двумя первыми явно не пользовались по меньшей мере в течение двух лет — они выглядели совершенно заброшенными. Третья была комфортабельно обставлена, и в ней вполне могли проживать — и очевидно, совсем недавно. Четвертая почти ничем не отличалась от предыдущей, но имела интересную особенность — небольшой круглый глазок, прорезанный в разделяющей их перегородке. Как я убедился, он обеспечивал превосходный обзор соседнего помещения.

Я возвратился в офис и занялся основательным его исследованием. Нижний ящик стола оказался запертым. Но, перепробовав по очереди ключи, изъятые у Уэлша, я все-таки отпер его. В ящике обнаружил бобину с шестнадцатимиллиметровой лентой. Часы показывали четверть шестого, и рассвет уже затеплился. Поэтому я рассудил, что фильм может и подождать, и прихватил его с собой. Ключи от темного седана висели на кольце вместе с остальными; мотор завелся с полуоборота.

Солнечное утро было в разгаре, когда я припарковался у дома Майерсона. Часы показывали около восьми. Он, по-видимому, еще досматривал самые сладкие сны. И я наверняка последний человек из всех, кого он пожелал бы увидеть до завтрака. Так что пришлось, приставив револьвер к его объемистому брюху, убеждать довезти меня до места, где он бросил мою машину. Там я и оставил его — наедине с седаном. При этом предупредил о необходимости срочно убираться из города, ибо полиция наверняка начнет его разыскивать уже к полудню.

Дома я забрался в постель, засунув револьвер и бобину под подушку: за последнее время я окончательно избавился от привычки доверять людям.

Проснулся я около двух пополудни. Принял душ, побрился, оделся и обнаружил дверь в гостиную широко распахнутой и полное отсутствие Вилли Лау. А еще — лежавшую на кухонном столе записку, которая гласила:

"Ненавижу тебя! Вчера вечером ты вернулся к этой старой бабе Бентон, могу в том поклясться! Когда я увидела тебя утром, ты храпел, как хряк! Взяла такси, еду к Виктору. Он очень хороший мужчина, хотя горький пьяница. Я ему нужна. Прощай.

Вилли Лау (подпись по-детски четкая).

P.S. Я постирала кое-что из моих нижних (зачеркнуто) невидных (зачеркнуто) дамского белья в ванной для гостей. Пожалуйста, не трогай!"

Дьявольски не везет, подумал я. Мало того, что приходится начинать партию с красивой дамой на руках, так она еще ухитряется устроить в моем доме что-то вроде китайской прачечной!

Выпив три чашки кофе и захватив бобину с пленкой, я уселся в машину и задумался. Сейчас мне прежде всего нужен шестнадцатимиллиметровый проектор. Конечно, я знал дюжину людей, которые владели таким устройством. Но почему-то чувствовал, что самым под ходящим местом был бы дом Леолы Смит. При этом уговаривал себя, что Вилли Лау тут ни при чем...

Я потратил некоторое время на сочетание завтрака с ленчем. Потому что ничто сильнее не может приводить в смущение, чем звуки бурчания в животе голодного человека. Так что я смог припарковаться перед домом Леолы Смит только в районе четырех часов. Если афоризм, гласящий, что твой дом там, где твое сердце, верен, то Леола — в чем можно было не сомневаться — зря швырнула на ветер около четверти миллиона долларов.