Прилагаю по случаю наступающего Рождества маленький дополнительный чек в три тысячи марок. Сердечные приветствия тебе и твоему семейству.
Твой верный брат.
P. S. Прошу сообщить мне, помянешь ли ты меня в своей молитве на Рождество?"
Наверное, и на этот раз мой добрый брат боролся с совестью, но в конце концов христианское страдание ко мне, бедному грешнику, опять взяло верх в его добром сердце… По крайней мере, чек он оставил у себя.
Я, право, не знаю, что еще могу сообщить вам о своей жизни, милостивый государь? Я мог бы рассказать вам сотни маленьких приключений и шуток, но все они совершенно такого же рода, как и те, о которых вам пришлось узнать во время вашего путешествия по этой стране. Перечитывая свое послание, я замечаю, что три четверти письма, которое должно играть роль моего curriculum, посвящены теме "женщина"… Это, конечно, весьма характерно для автора. Но что ж поделаешь? Что интересного мог бы я сказать вам о своих лошадях, о товарах, о винах? Даже покеру я остался неверен: в здешнем местечке я единственный белый, за исключением агента Гамбург-Американской линии, который играет так же мало, как и офицеры его линии, изредка навещающие меня.
Остается женщина. Что же вы хотите?
Теперь я положу это письмо в тетрадь и буду заносить в нее все те замечательные записи, которые вы желаете получить от меня и о которых я еще пока не имею ни малейшего представления. Кто знает, когда вы получите это письмо? И быть может, с совершенно пустой тетрадью…
Желаю вам, милостивый государь, всего хорошего и остаюсь преданный вам
Ф.Х."
К письму этому были приложены следующие записи:
18 августа
Когда я перелистывал эту пустую тетрадь, у меня было такое чувство, как будто в мою жизнь вошло что-то новое. Но что именно? Молодой доктор, который пробыл у меня три дня, взял-с меня обещание исследовать тайну и начать необыкновенное приключение. Тайну, которой, быть может, и не существует, и приключение, которое существует только в его воображении. И я так легкомысленно обещал ему это… Думаю, он будет очень разочарован.
Во всяком случае, он меня смутил. Всего каких-нибудь пять месяцев пробыл он в этой стране и все-таки знает ее гораздо лучше, чем я, живущий в ней как у себя дома уже пятьдесят лет. Он рассказывал мне о тысяче вещей, о которых я или ничего не знал, или только мельком слышал, не придавая им значения и относясь с недоверием. Несомненно, я поступил бы точно так же и с его рассказами, если бы он не извлек из меня своими расспросами кое-что такое, что мне самому прежде было недостаточно ясно и что теперь предстало предо мною в совершенно ином свете. И все-таки я очень скоро забыл бы все это, если бы не маленькое происшествие с Аделаидой.
Как произошло это? Негритянская девушка (она самая красивая и стройная из всех моих прислужниц и, собственно, моя фаворитка с того времени, как у меня в доме!) накрывала чайный стол. Доктор внезапно прервал разговор и пристально посмотрел на нее. Когда она вышла, он спросил меня, заметил ли я маленькое серебряное кольцо с черным камнем на большом пальце ее правой руки? Я видел это кольцо тысячу раз, но никогда не обращал внимания. Не видал ли я когда-нибудь такого же кольца у какой-нибудь другой девушки? Это, конечно, было вполне возможно, хотя я и не уверен. Он задумчиво покачал головой.
Когда девушка снова появилась на веранде, чтобы подать нам чай, доктор, не глядя на нее, пропел вполголоса какой-то мотив: нелепую мелодию с идиотскими негритянскими словами, которых я не понял…
Трах! Чайный поднос упал на каменный пол; чашки и блюдечки — вдребезги. Девушка с криком бросилась в дом. Доктор проводил ее взглядом, рассмеялся и сказал:
— Даю вам слово: она — мамалои.
Мы проболтали до полуночи, пока пароходный свисток не потребовал его обратно на отплывающий пароход. И пока я провожал его на лодке на пароход, он почти убедил меня, что я живу, как слепой, в удивительнейшей стране ужасов, о существовании которых я до сих пор не имел никакого представления.
Зато теперь я насторожил глаза и уши. Пока со мной еще не случилось ничего особенного. Меня очень интересуют книги, которые доктор обещал выслать мне из Нью-Йорка. Я охотно согласился с ним, что это просто безобразие, что я до сих пор не прочитал еще ни одной книги об этой стране. Я даже не знал, что такие книги существуют: не встречал ни одной из них у моих знакомых.
21 августа
Аделаида снова отправилась на неделю внутрь страны, к родителям. Она положительно единственная негритянская девушка, у которой я замечаю такую сильную любовь к своей семье. Думаю, что она убежала бы, если бы я не отпускал ее. Еще за день до ухода она становится какой-то странной, а когда возвращается, то на нее нападает жесточайшая тоска, так что она не может даже работать… Подумайте только — негритянская девушка! Во время ее отсутствия я обыскиваю ее комнату по всем правилам искусства… Я нарочно даже прочитал для этой цели соответственную главу в одном сыскном романе. Однако я до сих пор не нашел ничего, решительно ничего подозрительного. Единственный предмет ее имущества, значение которого для меня не совсем ясно, это черный продолговатый и закругленный камень, который лежит у нее в тарелке с маслом. Думаю, что она употребляет его для массирования. Все эти девушки массируют себя.
4 сентября
Пришли книги из Нью-Йорка. Я сейчас же принимаюсь за чтение. Три из них немецкие, три английские и пять французских. Некоторые иллюстрированы. Аделаида возвратилась. Она в таком жалком состоянии, что вынуждена была сейчас же лечь в постель. Ничего… Я знаю, что дня через два-три она снова будет весела и здорова.
17 сентября
И хотя только одна десятая часть того, о чем говорится в этих книгах, правда, то, безусловно, стоит заняться исследованием этой тайны, которая, по мнению доктора, находится очень близко ко мне. Но все эти путешественники хотят всячески заинтересовать читателя, и поэтому один списывает у другого разные ужасы. Неужели я в самом деле такой слепой осел, что из года в год почти ничего не замечал и не подозревал о культе Вуду, с его обожествлением змей и тысячами человеческих жертвоприношений? Некоторые мелочи, правда, бросались в глаза, но я не обращал на них внимания. Хочу попробовать вспомнить все то, что можно было бы связать с культом Вуду.
Однажды моя старая экономка (я жил тогда в Гонэве) отказалась покупать на рынке свиное мясо. Она утверждала, что это может оказаться человеческим мясом. Я смеялся над ней и ставил ей на вид, что ведь она целый год покупала свинину. "Да, но не перед Пасхой!" Она так и не могла отделаться от своей навязчивой идеи, и я должен был послать на рынок другую прислугу. Нередко видал я также и этих дряхлых старцев, которые продают "Wagnes", то есть маленькие мешочки с цветными камешками и раковинами. Это "wagnes" бывают двух сортов: "points", которые оберегают от ран и употребляются мужчинами, и " chances " — употребляемые женщинами для того, чтобы привязать к себе возлюбленных. Но я никогда не знал, что эти мошенники… или эти купцы — низшие жрецы Вуду. Так же мало внимания обращал я и на то обстоятельство, что для некоторых негров очень много всякой еды является табу, то есть запрещенной. Так, например, Аделаида не прикасается к томатам, не ест черепашьего и козьего мяса. Зато она часто говорит, что мясо козла "благословенно", равно как и ее любимый маисовый хлеб. Я знаю также, что здесь повсюду необычайно радуются двойням. Так, всякий раз устраивается праздник в той счастливой семье, в которой хозяйка или хотя бы даже ослица рожает близнецов.
