сожалею, что не сделал это раньше, скажем утром, одним из

первых, - заговорил я, пожимая ее крепкую горячую руку.

- Спасибо, Василий Алексеевич. Вы и так поздравляете

меня не одним из первых, а первым и единственным.

Родители мои забыли поздравить, сослуживцы не знают, когда

я родилась, а друзья не помнят. Обидно. У меня даже было

желание пойти одной в театр или в ресторан и отметить. К

сожалению, для женщины такие варианты исключены.

- Что ж, я вполне одобряю ваше желание и рад буду

составить компанию в качестве первого и единственного гостя

на вашем семейном торжестве. В театр мы опоздали, а в

ресторан как раз успеем. И отметим день вашего рождения

хорошим ужином.

Вот таким образом мы оказались с Диной Шахмагоновой

в ресторане "Будапешт". Правда, прежде чем попасть в него,

нам пришлось прочесть на дверях пяти других ресторанов

огорчительные слова: "Мест нет", хотя день был обычный,

будничный. Вообще попасть в Москве в ресторан вечером, да

еще в субботние и праздничные дни, дело, как говорят, весьма

проблематичное.

Мы заняли маленький двухместный столик за барьером у

стенки, заказали не устриц, нет: на закуску ветчину с хренком,

семгу с лимоном, а на второе шампиньоны в сметане. Пили

шампанское, болтали на самые отвлеченные, нейтральные

темы, преднамеренно избегая касаться нашей клиники.

Правда, еще в пути Дина сообщила подлинную причину своей

задержки в клинике после работы: ее беспокоила Захваткина,

самочувствие которой было ниже удовлетворительного.

Больная жаловалась на нестерпимые боли всей ноги, которая,

по ее словам, "огнем горит". К вечеру у нее поднялась

температура до тридцати восьми градусов, больная стонала и

говорила, что она уже не вернется домой, здесь и умрет. Перед

самым концом партийного собрания Захваткина уснула, и тогда

Дина решила уходить домой и, конечно, случайно встретилась

со мной в вестибюле. Случайно или нет, но я был рад этой

встрече: мне приятно было отметить хотя бы ужином ее день

рождения и доставить ей радость.

Если в начале ужина Дина вела себя то настороженно-

сдержанно, то преувеличенно весело, после того как я заказал

вторую бутылку шампанского - она пила охотно и до дна, -

настроение ее заметно изменилось. Что-то дерзкое, с вызовом

появилось в ее тоне, в манерах, какие-то холодные злые

блестки сверкали в глазах, и, казалось, она хотела подчеркнуть

свое превосходство, показать свой сильный, "отчаянный"

характер. Она упрекала меня в неумении жить, в аскетизме,

который в наш век кажется банальным, потому что человек

создан для наслаждений, что я сам себя добровольно лишил

радостей жизни, обрек на прозябание. И дело не в моей

холостяцкой жизни - она даже убеждала меня не жениться

никогда, сама она тоже решила не выходить замуж, потому что

брак, по ее словам, вовсе не обязательное условие для

счастья, которое она видит в наслаждении. Она говорила, что

я мыслю старыми, отжившими категориями, такими, как долг,

совесть.

- Мы никому ничего не должны, - философствовала

захмелевшая Дина, хмуря широкие брови, отчего вид ее

казался внушительным, а слова весомыми. - Время

подвижников, бессребреников ушло безвозвратно, и странно,

Василий Алексеевич, что вы, умный человек, не хотите этого

понять. Ради чего работает человек, ну скажем, изобретает,

творит? Ради славы и денег. Только одни этого не скрывают,

потому что не видят в этом ничего зазорного, а другие

скрывают, не говорят вслух того, о чем думают. Или думают

одно, а говорят совсем другое.

- Циники, значит? - вырвалось у меня случайно, должно

быть потому, что слова ее вызвали в моей памяти образ

Марата Инофатьева, которого я считаю эталоном

современного цинизма. А вообще у меня не было желания

спорить с Диной: хотелось лучше рассмотреть ее вот такую,

новую, неожиданно другую. Интересно было определить,

которая настоящая Дина Шахмагонова, - та, что я знал по

совместной работе до сегодняшнего дня, или вот эта, что

сидит напротив меня, помешивает ножом в фужере, удаляя газ

из шампанского? Когда она была искренней - прежде или

сегодня? И она, видя, что я слушаю ее внимательно и не

пытаюсь возражать, что, конечно, ее удивляло и подстегивало,

продолжала с еще большей откровенностью:

- Я понимаю, что вы как специалист на две головы выше

доктора Пайкина. И все-таки Пайкин гораздо современнее вас.

- Она смотрела на меня испытующе, точно поддразнивала,

думала, что я взвинчусь при одном упоминании этого имени, но

я, напротив, даже сочувственно улыбнулся на ее слова. -

Пайкин счастлив, вы нет, Пайкин умеет жить, вы не умеете или

не хотите. Это одно и то же. Так кто ж из вас прав - вы или

Пайкин?

- С точки зрения Пайкина, прав, конечно, он, - заметил я

лениво.

- Ну а если не "с точки", а объективно?

- Объективно пусть решает третий, скажем, вы.

Теперь уже я смотрел на нее с подначкой, поддразнивая.

Но она не терялась, как и вообще умела владеть собой.

Ответила многозначительно:

- Я не могу быть объективной... в отношении вас.

Вообще она имела манеру говорить с подтекстом, с

двусмысленными намеками, и поэтому я не стал уточнять,

почему ко мне она не может быть объективна. Задай я ей

такой вопрос, почти уверен, что она ответила бы: "Вы мой

начальник", а в глазах бы подчеркнуто сверкал другой ответ: "Я

к вам неравнодушна". Нет, это скользкая тема для разговора, и

я постарался уклониться от нее.

Из ресторана мы уходили примерно за час до закрытия.

Дина, как я понял, куда-то торопилась. Жила она в центре, в

переулке между улицами Жданова и Дзержинского, в десяти

минутах ходу от "Будапешта", и мы, естественно, пошли

пешком. Дом их старый, двухэтажный стоит в глубине двора.

Минуя ворота-арку, мы прошли какими-то темными

лабиринтами мимо мусорных ящиков и очутились у

невзрачного парадного, тускло освещенного. Здесь мы и

расстались, пожелав друг другу доброй ночи.

Когда я возвращался обратно теми же лабиринтами, ко

мне неожиданно подошли трое мужчин. Вернее, они не

подошли, а возникли как-то вдруг, словно призраки из

полумрака. Сверкнули три ножа, нацелившись почтя вплотную

в меня, и голос мрачный, угрюмый приказал:

- Подними руки - и ни звука.

Я был не столько напуган, сколько удивлен: мне никогда

в голову не приходила возможность в наше время подобной

ситуации. Я понял, что положение безвыходное, вернее,

бессмысленно оказывать сопротивление. И у меня невольно

вырвался вопрос:

- Что вам нужно?

И, как ответ, проворная рука одного быстро обшарила

внутренние карманы моего пиджака. И в ту же секунду грозный

голос приказал:

- А теперь топай. Сматывайся! Ну?!

Я почему-то сразу прикинул, чем они могли поживиться. У

меня в бумажнике оставались три десятки. Выходит, из-за

тридцати рублей я мог лишиться жизни. Ошеломленный

совершенно диким, неслыханным случаем, я быстро вышел на

улицу, даже не заметив, как и куда исчезли мои грабители.

Ощупал карманы. К моему немалому удивлению и радости, в

карманах все было цело: бумажник с деньгами, паспорт. Все

ли? Тогда в чем же дело, что за фокус они со мной сотворили?

И тут как молнией пронзила мысль: партбилет. Они взяли у

меня партбилет! Значит, это не просто грабители. Или они

взяли партбилет по ошибке, в спешке приняв его за

бумажник?.. Из таких торопливых надсадных мыслей,