подумала: какой нахал. Противно, грубо. Увидел смазливую

одинокую женщину и решил приволокнуться. Да еще как -

сразу быка за рога, без всяких там увертюр. Начальство, мол.

Вызвал, приказал.

- Вот-вот, вы не привыкли. А мы запросто, мы люди

обыкновенные, серые, - произнес он, и, как мне показалось,

еще с упреком.

Хамье эти мужчины. Но почему они так плохо думают о

женщинах? Разве я дала ему хоть какой-нибудь повод? В нем

скот заговорил, а тоже оправдание придумал - "душа болит".

Кажется, мое любопытство кончилось, на смену ему пришло

возмущение. Но... ненадолго. Новоселищев поднялся и, глядя

в пол, заходил по комнате взад-вперед. Я спокойно наблюдала

за ним; ничего, кроме неприязни, я не испытывала к этому

человеку. Вдруг он резко повернулся и посмотрел на меня в

упор тяжелым взглядом: в глазах светилась и тихая затаенная

тоска, и неловкость рядом с чем-то невысказанным, и

укоризна, и еще бог знает что.

- У вас когда-нибудь болела душа, Ирина Дмитриевна?

Между прочим, он впервые назвал меня по имени и

отчеству. Я хотела было сказать: "Такая болезнь медицине

неведома", - но сейчас эти слова мне казались неуместны. Его

взгляд, такой правдивый, искренний, что-то всколыхнул и

перевернул во мне. Почему мы торопимся с выводами,

особенно когда решаем подумать о человеке плохо? Легче

всего унизить человека и таким образом доказать хотя бы

самой себе свое собственное превосходство. Наверно, в

каждом из нас сидит это самовлюбленное бесценное "я". "Я

выше вас, я лучше, я умней". Почему-то именно в эту минуту

мне вспомнились советы Максима Горького искать в человеке,

видеть в нем всегда хорошее. И я вместо возмущения сказала

ему довольно дружелюбно:

- Сядьте, Михаил Петрович, и расскажите, что с вами

происходит?

- Хорошо, только давайте выпьем сначала.

- Почему вы так много пьете?

- Вы первый человек, который спрашивает меня об этом

вот так прямо, - сообщил он и, кажется, рад был моему

вопросу. - А другие так: осуждают, пьет, мол, Новоселищев. А

почему пьет? Давно ли пьет? Что с человеком? Никто не

поинтересовался, как живет председатель. Все идут с

жалобами, с просьбами. К кому? К председателю. А мне к кому

пойти? - Он остановился у стола и налил себе водки, но

немного. Поднял стакан и продолжал, глядя мне прямо в глаза:

- Знаете, Ирина Дмитриевна, с тех пор как ушла от меня жена,

этот порог не переступала женская нога. А ведь мне и сорока

еще нет. . Ваше здоровье, Ирина Дмитриевна.

Ему вовсе не хотелось пить, и он почти насиловал себя.

Я остановила его:

- Не пейте, Михаил Петрович, не надо. Я прошу вас.

- Как врач?

- Нет, просто как женщина.

- Я за ваше здоровье пью, Ирина Дмитриевна.

- Не надо. Ну хотите, я сама выпью за вас? А вы не

пейте, воздержитесь.

- Буду рад. - Он поставил свой стакан и отодвинул затем

далеко в сторону. - До дна, только до дна, не оставляйте зла в

моем доме.

Выпив шампанское, я попросила его рассказать, "отчего

болит душа". Он, как тогда у себя в кабинете, положил на мою

руку свою тяжелую и крепкую ладонь, точно прихлопнул ею

птичку, и сказал дрогнувшим голосом:

- У вас честные глаза, Ирина Дмитриевна. Такая

красивая, молодая. Зачем вы здесь остались? Вам бы на юге,

по курортам загорать.

- Спасибо, я там достаточно назагоралась.

- У меня жена - бывшая жена - всё деньги копила, чтобы

уехать отсюда на юг. И уехала. Сначала в Мурманск, так

сказать, ближе к цивилизации, а теперь где-то на Черном море

обосновалась.

- А вы что ж не поехали? - спросила я осторожно.

- А мне зачем юг? Мне и здесь хорошо. Я всю войну на

Северном флоте провел. Дважды тонул - и, вот видите, живой.

Потом колхоз на ноги поднимали. На моих глазах хозяйство

росло. Были и радости и надежды. В сорок шестом Оленцы

совсем не так выглядели - полтора десятка хибар да институт

никому не нужный. Это уже потом расширялись, постепенно,

по две-три семьи в год прибавлялось. Демобилизованные

моряки оседали вроде меня. Только в позапрошлом году сразу

полсела новоселов приехали осваивать заполярную целину.

Колхоз получился подходящий, дали новые суда. А рыбы нет.

Планы не выполняем. Вот и получается ерунда. Целинники к

нам приехали, а осваивать нечего. Кончается здесь рыба.

- А почему кончается? - поинтересовалась я.

- Никто об этом ничего толком не знает.

- А институт? Они ж изучают, они должны вам помочь.

- Ах, этот институт! Я как-то спросил директора - доктор

наук, профессор, шишка! - почему нет сельди у наших

берегов? Планктонов, говорит, нет. Это живность такая,

которой селедка питается. А куда они девались, эти планктоны,

спрашиваю. Эмигрировали, говорит. А нам-то от этого не легче.

Институту что: поймали пяток каких-то редких рыбешек,

бассейн для них соорудили, изучают. За три года три рыбешки

подохли, две еще живут. А подсчитайте, во что государству

обошлись эти золотые рыбки: в институте один доктор, три

кандидата, пять научных сотрудников без степеней да разных

лаборанток с десяток наберется. И все получают полярный

оклад. У них два первоклассных судна - государство дало. Вы

думаете, используют? Черта с два. Раза четыре в году выйдут

за две мили от берега, поболтаются часа по три - и снова в

бухту. Не знаю, какая польза государству от этого института, а

нам, колхозу, никакой. Вы закусывайте, Ирина Дмитриевна.

Семга получилась неважная - пересолили. А грибки хороши. У

нас здесь грибов косой коси. Для оленей благодать. Они

страсть любят грибы. В грибной сезон оленеводам горе,

потому что разбредется стадо по всей тундре за грибами, и нет

никакого удержу. Вы пробуйте, пробуйте - подберезовики, сам

собирал. Отборные, молоденькие, высший сорт. Может, еще

налить вам кваску? Шампанское - это же квас, газированный

виноградный сок. Выпейте без меня. А я, пожалуй, воздержусь,

послушаюсь вашего совета.

И, несмотря на мои протесты, он налил мне полстакана

шампанского. Я сказала:

- Тогда уж я себе налейте газированного сока. Или

нехорошо мешать?

- Предрассудки, Ирина Дмитриевна. Ерш бывает только

от водки с пивом. А вино с водкой в реакцию не вступает,

каждое, значит, самостоятельно действует.

Больше он уже не говорил ни о моих глазах, ни о своей

душе. Неожиданно он стал трезветь и все больше уводил

разговор в сторону колхозных дел. Ругал научно-

исследовательский институт и особенно заместителя

директора, кандидата наук Дубавина, которого он, должно

быть, ненавидел по каким-то личным мотивам и называл

почему-то Зубавиным.

- Вы его остерегайтесь, Ирина Дмитриевна, опасный для

вашего пола человек. Он умеет зубы заговаривать. Матерый

донжуан. Я видел, какими глазами он на вас однажды в кино

смотрел, и все понял: мимо вас он не пройдет. Я его знаю.

Только не подумайте, что я на него зол за критику. Плевал я на

его критику. Он тут на одном собрании разошелся - разносил

меня: дескать, отстал, не видит перспективы, размах не тот и

воз мне оказался не по плечу. Что ж, может, и так, может, я и

устал и отстал. Сколько лет везу этот воз, не жалуюсь. Пусть

пришлют на мое место другого. Я уже говорил секретарю

райкома. Не шлют. Нет людей. А взяли б да самого Зубавина

поставили - пусть попробует поднимет колхоз: у него и размах и

ученая степень. Не пойдет, в жизнь не пойдет. Потому что

ухаживать за двумя рыбешками в бассейне куда легче, чем