гладко идет.

- Вот как? А что, например, не гладко? И от кого это

зависит?

- В частности, и от вас.

- Интересно! А почему я об этом ничего не знаю?

- Да я как-то на ходу хотела переговорить с вами...

- Кто хочет, тот добьется, - перебил он, - а на ходу,

уважаемый доктор, даже высморкаться как следует

невозможно, не то что более серьезное дело справить. Ты

заходи в канцелярию, там и потолкуем.

Это было сказано таким теплым, человеческим тоном,

что можно было простить все его грубоватые манеры.

И вот я сижу в кабинете Михаила Новоселищева,

торопливо выкладываю свои нужды и просьбы. Он слушает

меня внимательно, сидит неподвижно и смотрит мне прямо в

лицо. А потом вдруг:

- Вас кто-нибудь ждет?

- Нет, - отвечаю удивленно.

- А куда вы так спешите - тысячу слов в минуту? У нас с

вами в запасе еще сто лет на двоих.

- Вы оптимист, - говорю я ему.

- Если вы со мной не согласны, тогда какой же вы

доктор? Человек должен жить без докторов сто лет, а с вашей

помощью и все сто пятьдесят.

Я достала приготовленное мною заявление, в котором

были изложены все мои просьбы. Он взял карандаш,

подчеркнул самое главное и вернул мне заявление обратно со

словами:

- Все, что вы просите, сделаем. А бумажку заберите. Не

люблю этой канцелярщины.

Неожиданно он протянул свою крепкую руку через стол,

положил на мою руку и, не сводя с меня тихого упрямого

взгляда, сказал негромко, но внушительно:

- И вообще, прошу вас, заходите в любой час дня и ночи

- отказа не будет. Можете мной располагать. Председатель

всегда к вашим услугам.

Я поблагодарила и собралась уйти. Он сам на прощание

первым протянул мне руку, крепко сжал ее, задержал в своей

руке и спросил:

- Вас там хозяева ваши по квартире не обижают? Не

стесняете их? А то переезжайте ко мне - у меня дом

совершенно пустой. Как-нибудь уживемся.

Это неожиданное предложение, прозвучавшее так просто

и естественно, привело меня в растерянность, я даже

возмутиться не успела. Просто ушла, ничего не сказав ему. Я

долго не могла понять: что это - нахальство или "простота

душевная".

Слово свое Новоселищев сдержал: был произведен

довольно быстрый ремонт больницы, заготовлены дрова -

словом, сделано все, о чем я просила, и даже сверх того. Я

чувствовала, что председатель оказывает мне больше

внимания, чем положено по моей должности. Раза два он

заходил в больницу, смотрел, "как мы живем",

поинтересовался, не нуждается ли в чем доктор. Нет, я ни в

чем не нуждалась.

- Ч-то ж не заходите? В канцелярию, а то просто домой,

посмотрите, как живут руководящие товарищи. Поскучаем

вместе.

- А мне не скучно, - ответила я.

- А вы все-таки зашли бы.

- Предлога нет, - шутя сказала я. - Вот когда заболеете...

Примерно через месяц в субботу вечером ко мне на

квартиру забежал соседний паренек:

- Ирина Дмитриевна, вас председатель просит зайти. Он

заболел. Дома лежит.

- Что с ним?

Паренек пожал плечами, сказал равнодушно:

- Не знаю. - И ушел.

Я быстро оделась, взяла свой чемоданчик и,

предупредив Лиду, что я ушла к больному председателю,

вышла на улицу. Стояла полярная ночь, с моря дул ветер,

падал сырой снег. Было томно, лишь в бухте, в центре

поселка, возле клуба да у зданий научно-исследовательского

института горело несколько лампочек. Их матовый неяркий

свет с трудом пробивал пелену падающего снега. И хотя не

светил, но был своего рода ориентиром-маяком. Я довольно

легко нашла дом председателя - деревянный, добротно

срубленный, крытый шифером, он стоял недалеко от сельского

клуба. В занавешенных, окнах горел свет. Дверь не была

заперта. Я надеялась увидеть больного лежащим в постели. А

он, одетый по-домашнему, в темно-синем морском кителе,

расстегнутом так, что была видна полосатая тельняшка, сидел

один у стола, на котором горделиво возвышались две бутылки:

неоткрытая - шампанского и открытая - водки. Кроме того, тут

же в тарелках стояла всякая чисто оленецкая закуска: семга

собственного засола, нарезанная неумело, толстыми кусками,

маринованные грибы, засахаренная морошка, рыбные и

мясные консервы, колбаса, корейка, сыр - словом, весь

ассортимент нашего магазина. Нетрудно было догадаться о

наивной хитрости председателя: врачу здесь решительно

нечего было делать. Он ждал женщину. "А ведь это я случайно

подала ему такую мысль, когда сказала, что могу навестить

лишь больного", - мелькнуло в сознании, и я невольно

улыбнулась. Он, наверно, не так понял мою улыбку, поднялся

навстречу, нарочито развязно сказал, чтобы скрыть

неловкость:

- Все-таки пришли навестить больного. Спасибо,

уважаемый доктор, милости прошу, раздевайтесь и

присаживайтесь к столу.

Он не суетился, жесты его были спокойны и уверенны, и

это невозмутимое спокойствие, как ни странно, действовало в

какой-то мере обезоруживающе.

- Постойте, постойте! - решительно воспротивилась я. -

Что все это значит? Мне сказали, что вы больны, а я пока что

вижу совсем обратное.

- Увидите, все увидите. Я действительно болен. Только

вы не волнуйтесь, не возмущайтесь. И разрешите мне за вами

поухаживать.

Он довольно проворно помог мне снять пальто и опять

пригласил сесть. Я наотрез отказалась.

- Вы сначала объясните, что все это значит? - я кивнула

на стол.

- Это значит, что мы с вами сейчас выпьем и закусим, а

потом поговорим о болезни. О моей болезни, - повторил он с

неизменным спокойствием и вполне серьезно.

- Ну, если вы действительно больны, то, может быть, мы

поступим наоборот, - сказала я, несколько теряясь, - сначала

поговорим о болезни.

- А потом закусим?.. - добавил он.

- Там видно будет. Все зависит от состояния больного.

- Хорошо, пусть так. - Он вздохнул, опустил глаза, что-то

соображая, продолжал: - А вы все-таки присядьте. И поставьте

подальше свой чемоданчик. Тут градусники и прочие ваши

причиндалы не пригодятся.

- Вот даже как! - Я села. - А все-таки?

- Душа у меня болит, уважаемый доктор, - сказал он

тихо, с трагическими нотками и посмотрел на меня взглядом,

полным бездонной тоски. - Понимаете, ду-ша-а.

- Случай действительно из редчайших. Тут медицина

бессильна, и я вам ничем не могу помочь, - стараясь говорить

полусерьезно, но строго, сказала я. Можно было подняться и

быстро уйти. Но я не спешила: чисто женское любопытство,

что ли, задерживало меня: что же будет дальше? - Тогда

скажите, больной, где, по-вашему, причина болезни?

- Пусть врачи ищут причины болезней, это их дело, а вам

я скажу не как врачу, а как женщине, потому что ждал вас не

как врача, нет. Я ждал человека. Очень хорошего человека,

красивую женщину. Я вам скажу, только вы послушайте меня,

не перебивайте. Может, выпьем для настроения?

- Нет-нет, я пить не буду, - запротестовала я, но он, не

обращая на меня внимания, выстрелил шампанским в потолок

и, поливая деревянный, не очень чистый пол, наполнил

граненый стакан и подал его мне. В другой стакан налил водки.

- Выпьем за ваше здоровье, дорогой доктор, за то, чтобы

вы здесь жили не тужили.

Он залпом опрокинул стакан и закусил семгой. Я пить не

стала. - Что же вы, пейте быстрей, пока все градусы не

убежали. Шампанское положено пить, пока оно шипит, -

настойчиво предлагал он. - Ну что ж, как хотите, насиловать не

могу. Брезгуете компанией? Понимаю, не то общество.

- Да просто я не привыкла к такому. . - резко ответила я и