нужных слов для возражения и с озабоченным видом

смиренно слушал ее. Но она замолчала, точно все слова

иссякли, и тогда он с выражением крайнего беспокойства на

лице спросил:

- А что ты чувствуешь? Боли какие?

- Да так, просто устала я.

Андрей выше всего в жизни ценил откровенность и

прямоту, поэтому, уловив в поведении Ирины нотки пусть даже

невинной фальши, был удручен и расстроен и не смог скрыть

своего состояния. С грубоватой решительностью он отпустил

ее белую с голубыми жилками руку, улыбнулся

неопределенной улыбкой и задумался. Что-то новое

зашевелилось в его душе, неожиданное и неясное, похожее на

внутреннее смятение, когда не все додумано до конца. Ирину

смущал этот мятежный взгляд, и она, стараясь говорить

ласково, мягко, спросила:

- Ты чем расстроен? Почему такой печальный?

- Ты говоришь не то, - перебил Андрей и приложил

ладонь к ее лбу. Медленная улыбка, только что осветившая

лицо Ирины, погасла, круглые щеки порозовели, но глаза

смотрели открыто и смело. Она сказала:

- Я тебя не понимаю. Ты о чем, Андрюша?

- Да все о том же, о твоем состоянии.

Он смотрел на нее пытливо, этот нежный, но не слабый

человек, внешне грубоватый и некрасивый, толстые губы его

шевелились, будто продолжали бессловесный разговор. Она

обласкала его взглядом, выключила ночник у изголовья и

легла рядом под одеяло...

Утро было звонкое, песенное, лучистое. Ликовала весна,

одетая в кумач флагов, знамен и транспарантов, сиял

солнечный Первомай.

Ирина еще накануне сообщила Похлебкину, что она с

Катюшей придет не на сборный пункт, а вольется в свою

колонну возле Белорусского вокзала, где обычно проходит

колонна Ленинградского района столицы. До Белорусской

площади они доехали в метро. Улица Горького - человеческая

река - гремела музыкой. В голубом просторе свободно плавали

два связанных воздушных шара - розовый и желтый. Ирина

волновалась: вдруг их колонна уже миновала площадь

Белорусского вокзала, вдруг тот, ради кого она пришла и на

демонстрацию и собирает у себя гостей, не выйдет сегодня из

дому или уехал за город? И хотя для таких мыслей не было

повода, Ирина как-то невольно придумывала различные

причины для беспокойства.

Вчерашний разговор с Андреем не зацепился в ее душе

и памяти, к беспокойству мужа она отнеслась с легкомыслием

взбалмошной девчонки. Правда, Андрей ее ни в чем не

упрекнул, да, собственно, у него и не было оснований для

упреков. ("Что я такое себе позволила?")

На площади у памятника Горькому шла бойкая торговля

праздничными игрушками. Ирина купила Катюше два шара,

такие же, как те, свободно парившие над площадью, - желтый

и розовый, прыгающую обезьянку и шоколадку в виде

бронзовой медали. Подошла к милиционеру, спросила, не

проходил ли Ленинградский район.

- Пока нет. Где-то на подходе, - ответил старший

лейтенант и, взглянув на колонну, вступающую на

привокзальный виадук, махнул рукой в белой перчатке: - Да

вон он, смотрите!

Но Ирина уже сама прочитала огромный транспарант:

"Ленинградский район" и, схватив Катюшу за руку, быстро

умчалась искать свою колонну. Первым увидела длинного

сияющего Похлебкина и рядом с ним с золеной веткой тополя в

руках Аннушку, такую же высокую, как и ее жених, склонную к

полноте блондинку с властным некрасивым лицом, но

очаровательными улыбчивыми глазами. На Аннушке был

надет плащ "'болонья", точно такой же зеленоватый, как и на

Ирине, - плащи эти только что вошли в моду.

Петр Высокий улыбался широко и восторженно,

подхватил Катюшу на руки, поднял над колонной.

- Вот так мы с тобой мимо Мавзолея пройдем. Хорошо?

Катюша кивала головой, ей было приятно и не совсем

обычно среди незнакомых людей. Аннушка угостила ее

конфетами "Белочка", а тот, кого мама нетерпеливо искала

своими бархатистыми глазами, вынырнул из-за чьей-то спины

и, прежде чем поздороваться с мамой, протянул Катюше

шоколадную плитку, на которой был изображен Александр

Сергеевич Пушкин.

- Спасибо, - сказала Катюша обрадованно, потому что

это был уже знакомый ей добрый доктор дядя Вася. Одетый в

светло-коричневую спортивную куртку из искусственной замши,

васильковые брюки и синюю нейлоновую рубаху с галстуком

берестовой расцветки, Василий Алексеевич, всегда

моложавый, сегодня выглядел особенно молодо. Ирина

ожидала от него каких-то особенных слов, и, хотя он задал

совсем обычный вопрос, почему нет Андрея, Ирине

послышалось в его словах нечто многозначительное. От

избытка чувств она говорила ему что-то неясное, сбивчивое,

ничуть не скрывая своей радости, и в то же время быстрые,

возбужденные глаза ее кого-то искали в колонне и не

находили. Тогда она спросила:

- А где же Дина?

- Дина Михайловна? - с официальной сухостью

переспросил Шустов. - По-моему, она и не собиралась быть.

- А Вячеслав Михайлович? - Ирина прицелилась

пламенным взглядом на Похлебкина.

- Руководителю учреждения совсем не обязательно

шествовать бок о бок со своими подчиненными, - заметил Петр

Высокий с веселой иронией. - Нужно соблюдать... дистанцию.

Отсутствие Семенова и Шахмагоновой радовало Ирину,

точно они могли помешать ей говорить с Шустовым:.

Собственно, никакого такого разговора между ней и Василием

Алексеевичем не было, разговор стал общим. Все шутили,

смеялись, обменивались ничего не значащими фразами и

колкостями. Аннушка передала Шустову привет от отца.

- Давно я не виделся с Александром Мартыновичем, -

сказал Василий Алексеевич. - А надо бы.

- Папа сам хочет. Он даже звонил вам и не застал, -

сказала Аннушка грудным низким голосом, поджимая свои

пышные губы. - У него к вам дело есть.

- Дело?! - Шустов обрадованно насторожился.

- Он пишет статью о лечении экземы, и ему нужен

пример лечения вашим методом. Пример конечно

положительный, - пояснил Петр Высокий.

- У меня отрицательных не было, как говорят, слава богу,

- сказал Василий Алексеевич, а Ирина стремительно

подсказала:

- Пусть возьмет последний пример - Аристарха

Ларионова. - Кинула нежно-вопросительный взгляд на

Шустова: - Как у него? - Голос задушевный, мелодичный.

- Позавчера я его смотрел. Все чисто. Это, пожалуй,

самый интересный случай, - ответил Шустов.

Начавшуюся было вспышку экземы у Аристарха

Ларионова Шустову удалось очень быстро погасить. Василий

знал, что Парамонов давно занимается проблемой лечения

экземы. Он всегда был благодарен старику за его решительное

выступление в печати в защиту Шустова. Это было в самый

разгар яростных атак на метод вакуумтерапии.

Василий Алексеевич искрение любовался трогательно-

нежными отношениями Петра Высокого и его невесты и по-

хорошему завидовал им. Он даже не замечал, как ревниво

относится Ирина к каждому его слову, сказанному Аннушке, к

каждому взгляду, брошенному на нее. Он же считал, что Ирина

пережила период пылкого обожания и теперь между ними

установились теплота и ясность, вполне устраивающие

Шустова. Но он заблуждался, не подозревал, что слабая воля

Ирины была побеждена сильной страстью и любовь к нему

уже успела пустить глубокие корни. Не знал он и о вчерашнем

ночном разговоре Андрея с женой. Если бы он все это знал...

Прежде всего Шустов не явился бы сегодня в пять часов

пополудни к Ясеневым.

Василий Алексеевич с отцом пришли последними, с

опозданием на целый час. Но их ждали, не садились за стол.