швейцарском банке. А она искренне признавалась: "Я не могу

есть буженину и осетрину, когда знаю, как мои пациенты-

инвалиды, пенсионеры, ветераны не имеют в достатке черного

хлеба и простой отварной картошки. Мне в горло не лезут все

эти деликатесы, которые я могу покупать без ограничений".

Она нисколько не лукавила. Ей, участковому врачу, почти

ежедневно приходилось по долгу службы бывать в квартирах

обездоленных, ограбленных "демократами" сограждан и

видеть умирающих от голода стариков, истощенных

дистрофиков-детей, больных, не имеющих денег, чтоб купить

нужные лекарства, цены на которые выросли в тысячу раз за

годы ельцинского режима. И нередко она сама за свои деньги

покупала лекарства нищим больным. Она глубоко принимала к

сердцу горе людское, болела душой за каждого, с кем

приходилось ей соприкасаться. Понимала, что она не солнце и

278

всех не обогреет. Но всю свою мизерную зарплату врача

раздавала больным.

А воспоминания, вопросы и сомнения все плотней

подступали к ней, и она понимала, что ночь предстоит

бессонная. Каким нежным, внимательным, чутким был Евгений

в первые десять лет их совместной жизни. Ласковый,

заботливый, влюбленный, он постоянно излучал радость и

счастье. И Таня была счастлива и благодарила судьбу: она

любила его той тихой, преданной любовью, которая присуща

скромным, глубоко порядочным, нравственно чистым натурам.

Его неподдельная искренняя забота умиляла ее и наполняла

чувством благодарности и ответной любви и заботы. Он любил

дарить ей цветы, и в их квартире в хрустальной вазе почти

всегда стоял скромный букет. Евгений не курил (Таня терпеть

не могла курильщиков, особенно женщин), не злоупотреблял

спиртным. И она, будучи сдержанной, даже скупой на похвалы

и застенчивой, как-то в порыве нежности сказала: "Сокол ты

мой ненаглядный, ты у меня идеальный муж". И не догадалась

постучать по дереву - сглазила.

Ей казалось, что перемены в Евгении произошли вдруг:

прежде всего его одолела какая-то животная, ненасытная

страсть к накопительству, алчность к деньгам превратившимся

в культ. Прежде за ним ничего подобного не замечалось.

Деньги и вещи, как огромнейшая опухоль, всплыли на

передний план и затмили собой все. Куда-то исчезла,

улетучилась его нежность, зачерствела душа, и цветы, теперь

уже не скромные, а пышные, дорогие букеты роз, которые он

привозил домой и хвастливо-торжественно ставил уже в

новую, недавно купленную огромную вазу, Таню не радовали,

как не радовали и прочие дорогие покупки, разная видео- и

аудио-техника. Душу ее подтачивал тревожный вопрос: откуда

все эти блага? Не праведным трудом же они заработаны.

Поражала Таню и еще одна новая черта в характере

Евгения: перемена эстетического вкуса. Раньше он был

солидарен с Таней и не воспринимал музыкальную бесовщину

несметных рок-групп, грязным потоком падающую с

телеэкранов, и разделял возмущение Тани по адресу и самих

"музыкантов" и покровительствующего им телевидения. Как

вдруг проявил к ним интерес и уже называл имена телезвезд и

находил талант у Ларисы Долиной и Валерия Леонтьева, а

Розенбаума и Окуджаву считал классиками эстрады. В его

лексиконе стали появляться излюбленные слова "демократов"

вроде "красно-коричневые", "фашисты", "черносотенцы". Когда

279

же Таня просила Евгения объяснить, кого именно он

подразумевает под этими словами, он подчеркнуто-небрежно

отвечал: "Ну, эти, которых Василь Иванович называет

патриотами". - "По-твоему, и мой отец "красно-коричневый",

"фашист"?" - вспыхивала Таня, не ожидая от него ответа. А

Евгений и не отвечал, только пожал плечами и сделал

невинную, снисходительную мину. Воспоминания вспыхивали

отдельными эпизодами и отходили на задний план,

вытесняемые происшествием сегодняшнего вечера. Вопросы

наслаивались один на другой, как льдины в половодье, и

меркли под тихим дуновением сна. Засыпая, она задержалась

на вопросе: "Почему он не сообщил в милицию? Ведь

стреляли же... и пуля сохранилась..."

И эта пуля, большая, как снаряд, снилась ей в каком-то

кошмарном видении...

Глава вторая

1.

Несмотря на бессонную ночь, Таня проснулась в обычное

свое время - в семь часов. Евгений уже одетый сидел за

письменным столом в детской - так называли комнату Егора - и

что-то сосредоточенно писал. На ее "доброе утро" он ответил

кивком головы, продолжая писать. Таня остановилась у самого

стола и поинтересовалась:

- Что сочиняешь?

- Да вот - заявление в милицию, - буркнул он, не

отрываясь от бумаги.

Таня не стала продолжать вчерашний разговор, который

потребовал бы немало времени, а они оба торопились на

работу. Она быстро приготовила завтрак - омлет с беконом, но

Евгений второпях выпил только чашку кофе и, походя спросив

ее о самочувствии, поспешил уехать. Таня на работу

добиралась всегда пешком, на что уходило всего семь-десять

минут.Весь свой разговор в милиции Евгений хорошо продумал

и на вопрос, не подозревает ли он кого-нибудь в покушении на

его жизнь, отвечал с твердой определенностью: "нет".

- Я вообще думаю, что произошла ошибка и меня

приняли за кого-то другого.

Пулю, как вещественное доказательство, он приложил к

своему заявлению. В милиции, по горло перегруженной

280

явными криминальными делами, заявление гражданина

Соколова восприняли с облегчением и не стали возбуждать

уголовного дела. В милиции же Евгений явно лукавил: не

сомневаясь, что стреляли именно в него, он предполагал и кто

стрелял. Два года назад у него был "деловой" контакт с одной

мафиозной структурой, которая настойчиво попросила "Пресс-

банк" "прокрутить" под завышенный процент крупную сумму

денег. Давление мафии было довольно сильным, и Евгений не

смог устоять - сдался на условии, что это будет первый и

последний, единственный раз. Но аппетиты мафии

разгорались, она не стала довольствоваться разовой уступкой

и продолжала требовать повторения. "Хотели припугнуть или

стреляли на поражение?" - размышлял Евгений, указывать на

них в милиции считал не разумным: пришлось бы рассказать о

многом нежелательном.

Из милиции Евгений сразу поехал в свой офис.

Чувствовал он себя прескверно. Он знал, что его "оппоненты" -

мужики крутые: на этом они не остановятся. Надо было на что-

то решиться, что-то предпринять. Но что именно, он не знал, -

все случилось, как гром среди ясного неба, и обнажило всю

шаткость и тщету его благополучия и процветания; он

почувствовал колебание почвы под ногами, хотя это был всего

лишь предупредительный толчок. Теперь он понял состояние

Тани, когда она ему однажды призналась, что ее не радует их

богатство, что и шубы, и все туалеты и драгоценности, и

личный "мерседес", который большую часть времени

простаивал в гараже, поскольку Евгений предпочитал

"казенный" "линкольн", - все ей казалось временным,

проходящим, чужим. Тогда он пытался утешить ее шуточками,

мол, все в этом мире временно, как и мы сами; вон комета

налетела на Юпитер, который уцелел только благодаря своей

массе. А что б осталось от Земли, столкнись она с такой

кометой? Одни осколки. "Все ходим под Богом, не знаем, что с

нами будет завтра или через час. Так что, лови миг удачи и