делалось багровым, он ожидал, что сейчас будет названо его

имя, но начальник политотдела продолжал говорить о том, что

некоторые комиссары плохо знают личный состав, не всегда

находят путь к сердцу воина, а Брусничкин думал: "Имеет в

виду меня, определенно. Сейчас назовет мою фамилию". Но

докладчик никого конкретно не назвал, и Леонид Викторович

мысленно поблагодарил его.

Стараясь быть объективным, Брусничкин сам себе

признавался, что многие упущения и недостатки, о которых

говорил докладчик, касаются непосредственно его. В душе он

был довольно самокритичен, хотя и пытался если не

оправдать, то объяснить свои недостатки и слабости. И

прежде всего объяснял тем, что человек он сугубо штатский и

совсем новичок как политработник да к тому же до назначения

в полк Макарова имел смутные, дилетантские представления

об артиллерии. Все это ему пришлось осваивать на ходу, в

боях, и нередко он просто терялся, не зная, как себя вести, как

поступать в той или иной обстановке. Он понимал свои

слабости, старался побороть их, изжить, но многое ему в силу

характера, которым наградила его природа, не удавалось.

Казалось бы, простой вопрос: найти путь к сердцу воина. А вот

поди же, не получалось у Леонида Викторовича, не умел он

расположить к себе людей. И что удивительно - человек-то он

был общительный, как говорится, компанейский, но

общительность его ограничивалась определенным кругом

людей "своего уровня и ранга". Так называемых низов,

простонародья, Брусничкин, в сущности, не знал, не понимал

и, вместо того чтобы узнать и понять, сторонился, не находил

общего языка. Но и на этот случай у него было объяснение:

рос, мол, он и воспитывался в семье столичных

интеллигентов, в среде врачей и юристов.

Да вот хотя бы эти трое политбойцов, направленных

политотделом в их полк, что они за люди? Молчаливые,

неразговорчивые? Или просто стесняются его? А ведь они

должны быть душой подразделения, живым примером для

бойцов. Все трое - коммунисты. Надо бы заговорить. Но с чего

начать? Не с погоды же. И Леонид Викторович сказал:

- Ну что ж, товарищи, давайте будем знакомиться. Моя

фамилия Брусничкин, имя Леонид, а отца Виктором звали. А

вас? Леонид Викторович обратился к солдату, несомненно,

самому пожилому из политбойцов, на вид степенному,

крепкому, одетому в новую телогрейку и новые серые валенки.

Короткую шею его укутывал серый пуховый шарф. Автомат он

держал у груди, Ласково, как ребенка.

- Попов Николай Григорьевич, - ответил боец просто.

Брусничкин обратил внимание на несоответствие

выражения лица и глаз Попова. Карие глаза его были

суровыми, а лицо, смуглое, с мясистым утиным носом, - по-

детски добродушным. Брусничкину показалось, что это

закаленный в боях воин. Но потом выяснилось, что политбоец

Попов на фронте всего-то третий день, работал он на

московском заводе "Серп и молот". На фронт просился много

раз, еще когда формировалось ополчение, но его не отпускали:

нужный был на заводе человек. И он в течение шести месяцев

готовил себе замену. И подготовил. Когда жена его, Степанида

Никифоровна, заняла место мужа и делом доказала, что она

будет справляться не хуже своего Григорьича, директор и

секретарь парткома согласились отпустить Попова на фронт.

Попов говорил о себе неторопливо, но кратко, нехотя

выдавливал скупые слова, даже не сказал: что на заводе был

членом парткома. И Брусничкин подумал: рабочий-то он,

видно, хороший, но как в бою поведет себя? Сам не обстрелян,

а другим должен пример подавать. И сорвалось у него совсем

помимо воли:

- Значит, пороху не пришлось понюхать. - И, чтоб немного

смягчить эти слова и не обидеть политбойца, прибавил: - Это

ничего, быстро обвыкнетесь.

Леонид Викторович нарочно ввернул слово

"обвыкнетесь".

- Постараемся, товарищ комиссар, - все так же просто

ответил Попов и добавил: - А что касается пороху, так я его в

гражданскую досыта нанюхался.

- Вот как! Где же?

- На Урале. Каширин нами командовал. А потом Блюхер.

Тридцатая дивизия. Помните песню: "Вдоль голубых Уральских

гор, в боях Чингарской переправы..." Это про нашу, тридцатую.

В боях за Крым меня ранили осколком снаряда.

И замолчал. Брусничкин сразу прикинул в уме, в какую

батарею направить политбойца Попова. Решил: к Думчеву.

Потом поднял вопросительный взгляд на другого бойца. Тот

был в поношенном полушубке военного покроя. Лицо

грубоватое, взгляд решительный. Произвел впечатление

бывалого солдата, представился по-военному:

- Ефрейтор Буланов. На фронте с начала войны. Был

ранен под Смоленском. Лежал в госпитале в Свердловске.

Потом работал малость. А теперь вот сам попросился на

фронт, потому как рана зажила и я здоров окончательно. В

партии состою с тридцать восьмого года.

- В каких войсках служили? - поинтересовался Леонид

Викторович.

- Артиллерист. Был заряжающим. Могу и за наводчика.

Третьего политбойца звали Валерием Черноглазовым.

Это был худенький паренек, в прошлом секретарь комитета

комсомола. До последнего времени работал в столичной

милиции. На фронт попал впервые. Но Брусничкину и он

понравился: общительный, задорный, такой сумеет быстро

найти с бойцами общий язык. Черноглазов увлекательно

рассказывал, как они в Москве в тревожные дни октября -

ноября ловили фашистских лазутчиков, паникеров,

провокаторов и спекулянтов. Его слушали с интересом, пока не

нагнали три автомашины. Впереди в снежной замети буксовал

пятитонный грузовик со снарядами, преградив путь шедшим за

ним полуторке с продуктами и санитарному фургону. Чумаев,

свернул на обочину и, обогнав машины, остановил лошадь,

сказав с удивлением.

- Так это ж наша машина, товарищ старший батальонный

комиссар, со снарядами.

Брусничкин слез с саней. К нему подошел знакомый

старшина - лицо потное, усталое, в руках лопата. Виновато

доложил:

- Застряли, товарищ комиссар. Больше часа волыним, а

там наши ждут снаряды.

- А у нас из-за них люди без харчей сидят. Мы б на своей

полуторке в два счета проскочили, - по-петушиному ввернул

шустро подбежавший лейтенант, который до этого сидел в

кабине и наблюдал, как старшина с тремя шоферами

расчищают дорогу. Брусничкин был в полушубке, и лейтенант

не знал, в каком звании этот незнакомый начальник.

- Чем ругаться, вы бы лучше помогли дорогу расчистить,

- зло пробурчал старшина в сторону лейтенанта.

- А вы не указывайте и не учите меня, - прикрикнул

лейтенант на старшину. - Вести себя не умеете со старшими.

Брусничкин отозвал лейтенанта в сторону, потребовал

предъявить документы, а потом сказал:

- Вы, лейтенант, не научились вести себя с младшими по

званию. Старшина прав: почему вы не помогаете расчищать

дорогу? Изображаете из себя барчука.

- На всех лопат не хватает, - оправдывался лейтенант. -

Да разве ее расчистишь? Тут надо бы под колеса чего-нибудь

подложить.

- Так в чем же дело? Пойдите в лес, нарубите лапника, -

подсказал Брусничкин.

- Без топора как его нарубишь?

- Наломайте.

- Есть топор, - отозвался водитель первой машины.

Леонида Викторовича огорчало, что машина в со

снарядами задержалась в пути. И вспомнился Брусничкину тот

день, когда он был послан командующим Говоровым выяснить

обстановку в дивизионе Князева, окруженном немцами.

Нехорошо он тогда поступил с Князевым. Тот разговор он

всегда вспоминал с чувством неловкости и стыда. Ему пришла