Да и до того ли будет сопляку? Даже если он выживет, даже если одержит верх над лордом Эриганом, ему еще долго придется наводить порядок у себя в землях. Междоусобица - самая дурная болезнь войны, которую можно придумать. Лечению она не поддается, только отсечению опасных, зараженных частей тела. Нет, не до северян будет Эдвару, не до северян.
К тому же, не выведен из игры еще и предатель. Очень могущественный человек, по словам Родрига, с большими деньгами и возможостями. Хотя с виду, конечно, ничего выдающегося... Шееруб даже повертел на языке имя, словно сопоставляя его с теми интригами, которые плел приближенный Эдвара. Хейле ухмыльнулся: "Может, даже самый близкий из людей".
Конунг Хейле Шееруб, ярл племени ктаттов и великий ярл всех ярлов выехал из последних ворот нижнего яруса Утеса Гроз и пустился вскачь. До лагеря северян он добрался быстро, к полуночи. С первыми лучами солнца последний драккар данелагцев скрылся из виду, а от побережья к крепости потянулись сотни освобожденных пленных.
Тайна Молчана
Черепаха, нареченный родителями Молчаном, а после пленения ставший Мойно, вновь обошел покои мальчика. Ладно все начиналось, да заканчивается худо. Эх, помолиться бы сейчас, да даже самой захудалой часовеньки нет, разве Господь услышит его?
Его Бог - истинный, не те три деревянных истукана, которым в этих землях приносят жертву. Упер друг в друга три камня, да молись, сколько влезет. Глупость несусветная. Разве Создатель, сотворивший небо и землю, рыбу и животину всякую, человека и прочее, так прост, что стоит булыжники соединить, да балакай с ним сколько душе угодно? Язычники они и есть.
Правда, был у кантийского люда похожий Бог, Единый, как они его назвали. Молчан даже думал, что идею об нем тать какой-нибудь выкрал с Руси, да тут распространил. Уж больно одинаковый вышел. Только здесь не геенна огненная, а ад, не херувимы, а ангелы, единственно - Бог и есть Бог. Сама вера, правда, лживая и вышла, оттого, что украденная, перевранная, худо переведенная, через душу не прошедшая.
Хотя и невольно поднималась у Молчана десница с двумя перстами каждый раз, когда он крест видел, али церковь Единого Бога. Но осаживал себя Черепаха. На глазу чужом даже иногда несусветицу над камнями шептал, вроде молится Трем Богам. Это ж надо выдумать такое, чтобы не один был, а три. Но делать нечего, это там, на Руси, он Молчан - православный человек, а тут Мойно - дурак и лиходей, кроме сраженья, ничего не смыслящий да не разумеющий. И все бы ладно, только тайна его наружу стала всплывать. Не о происхождении, шут бы с ним, о грехах прошлых и нонешних.
Молчан прислушался к дыханию княжича - ровное, спокойное. А ведь узнает правду скоро, отринет от себя, кривду долго держать в себе уже не удастся. Уж и Айвин коршуном вьется вокруг, все выпытывает, дознается. А ведь известно, что будет, когда все вскроется. Предупреждал ведь Молчуна сам...
Снаружи послышался шум, и Черепаха рванул за порог - а там только ночь. Морозная, свежая. Лошади хрипят, протозанщики перешептываются, ветер меж домов свищет, подзывает души неприкаянные, неупокоенные. Плохое теперь тут место, проклятое. Скольких тут зарубили, загубили подлостью и коварством. Не сдержался Молчан, перекрестился, не его вина в том. Не повинен он. А в душе-то раздряг, червячок свербит: "Кто же виноват, Молчанушка, коли не ты?".
Стало быть, так и есть. Супротив совести оно не пойдешь. Совесть она и есть самый справедливый судия на свете. Все разрешит, праведно ли совершено али диаволу только на потребу. Эх, Молчан, Молчан, как жить тебе с таким грузом?
Да нет, и вправду шум. Не послышалось. Черепаха вытащил меч да притаился. Это пусть кмети простые яруга любого в честном бою встречают, а он гридь княжеский, не для благородства али других глупостей сюда поставлен - кому прок потом от его благородства, коли с Эдуаром что случится? Ради этого ль он страданья все претерпел?
Зашумели по лестнице сапоги солдатские. Вроде, и не сильно громко, но не сказать чтобы таится незнакомец. "Свой", - решил Молчан, однако ж из укрытия своего не вывалился, решил обождать, проверить.
Так и есть, паренек молоденький совсем, из Эдуаровских мечников. Бежит, торопится, даже мимо него проскочил, глазом не повел. А вот Молчан его за шею схватил, да к себе развернул. Резко, кметь только глазами хлопнуть успел, да с испугу уста разворотил.
- Ну? - только и сказал Молчан. Не любил он пусторечность.
- Сир... сир Крафтер вернулся, - пытался успокоиться солдат, да глаза с пятиалтынные как и есть. Мойно кмети побаивались, осторожничали с ним.
- Передам. Иди.
А пареньку только того и надо. Испужался сильно, аж чело испариной покрылось. Лишь Молчан из дланей выпустил, рванул что мочи было вниз, теперь не осторожничал, грохотал, будто кубарем летел. А Черепаха и внимания не обращал. Не до того.
Сердце зашлось, молотит окаянное, почем зря, даже плохо стало - в темени застучало, ноги подкосились. "Крафтер, Крафтер, Крафтер" - только и голосит внутри. Вот уж кого Молчан истинно боялся, как черт ладана. Пусть и вьется над ним Айвин, но не разумеет ничего, а Крафтер враз его на чистую воду выведет, коли захочет. Пока все милостивился, берег грешную душу. Но вот опять воротился. Что же будет теперь?
Однако делать нечего, пришлось к княжичу подниматься. А тот как чувствует, уже сквозь сон очи приоткрыл, хотя с одра так и не поднялся, нежится.
- Мойно, доброе утро, - потянулся, зевнул сладко, да и сел.
Ой и вырос княжич. Молчан его совсем ребятенком еще несмышленым помнил, когда к нему приставили. Столько лет подле Эдуара, как кровинушка стал - своих-то у Молчана отродясь не было, не довелось. А теперь, значитца, и тому конец.
- Сир Крафтер приехал, - молвил по-кантийски.
- О, хорошо, - вскинулся на ноги Эдуар.
Молчан назад его воротил - ишь чего придумал, босыми ногами да по каменному полу. Дал портки, прочую одёжу да помогать не стал. Очень с недавних пор княжич перестал любить, когда ему рядиться помогают. Мол, "свои принсипы". Ну да Бог с тобой, родной, принсипы, так принсипы. Только не успели они одеться. Снова прибег тот самый, ошпаренный. На Молчана мельком взглянул, губой дернул - мож, с испугу, мож, просто недужный - и докладывать начал.
- Ваша светлость, сир Крафтер в темнице и...
- И что?
- И велел никого не пускать к нему. Дело в том, что...
- Ну говори, говори же! - Закричал княжич.
- Оттуда доносятся крики.
- Беги за сиром Иллианом. Живо! Пойдем, Мойно.
Молчан пошел вслед за княжичем, хотя пуще прежнего захотелось спрятаться, затаиться, дабы не видел его никто, не находил. Сердце знай, упрямое, отбивает: Крафтер, Крафтер, Крафтер. Ох, не сносить ему головы, как есть не сносить.
Иллиан ждал их уже у поруба. Когда только успел? Иллиан Молчану сразу по сердцу пришелся. Говорит, конечно, больше, чем он сам, да все по делу. Ни в пустословии, ни в легкомыслии ему не укажешь. Единственный упрек - связался с девицей заморской, а какая от нее польза, спрашивается? Никакой. На голову пустая, одни веселья да затейства. Ясно, что к корню мужскому подход нашла, смотрит Иллиан на нее, яки кобель на суку, а ей только того и нужно. Девку надобно тихую искать, домашнюю, а не "авунтюристку". Вот брат ейный, дело другое...
- Доброе утро, ваша светлость, - молвил добро Иллиан, да голос дрожит.
Да как тут спокойно разговаривать, когда в воздухе ор, точнее мычание диавольское стоит. Точно режут кого ножом раскаленным по нерву али кости. У Молчана руки аж задрожали, но потом опомнился: "Расклеилси, пакли кусок, а за княжичем пригляд кто соблюдет?" Хотя Эдуар ничего, стоит, скулами только взад-вперед ходит, но хорохорится. Пошли, стало быть, вниз. Там Молчан себя и потерял.
