-- Горе мне! Горе Сибири! -- завопил Кучум, убегая от витязя. Долго лежал дедушка на земле, не смея поднять головы. Давно уже с гиком пронеслись незнакомые воины. Наконец, не слыша более шума, дедушка осмелился приподняться. Смотрит -- и не верит глазам своим. Кругом степь. Ни одной живой души ни на земле, ни в воздухе. Солнце распалило песок и палит дедушку со всех сторон. Нестерпимая жажда жжет ему язык; голова горит мучительным огнем. Дедушка прощается уже с жизнью. Но вот наступает вечер. Жар стих. По телу дедушки разливается успокоительная прохлада. Грудь его начинает легче дышать. И новый сон, долгий, глубокий, смыкает глаза его. А между тем, как спит дедушка, три купца все ходят по городу и меняют товары. Проснувшись, дедушка видит себя в своей комнате, на своей постели, только не в надлежащем положении. Долго он смотрел кругом себя, как бы сомневаясь в истине виденного. Трогал свою бороду, щупал нос -- все на своих местах. Он решается, наконец, присесть. "Что за дьявольщина, -- подумал дедушка, припоминая все с ним происходившее. -- Я, кажется, как я, а голова точно не моя. Не действие ли это... как бишь ее... проклятой романеи?.. А что ты думаешь... Эти московитяне, известно, первые слуги сатаны. Постойте же вы, распроклятые гяуры. Я вам так отплачу за ваш подарок, что вы у меня нос за глаза примете! Гей!" -- вскричал дедушка, стуча кулаком по нарам. На призыв его вошел секретарь, который давно уже дожидался в соседней комнате. -- Привести ко мне этих проклятых торгашей, сейчас, сию минуту! -- Их уже нет в городе, ваше высокомочие, -- отвечал секретарь с низким поклоном. -- Они уехали еще вчера вечером. -- А кто их смел отпустить без моего позволения? -- вскричал дедушка, почти задыхаясь от гнева. -- Ваше высокомочие изволили им дать только три дня для торговли. Вчера срок кончился. -- Сейчас же нарядить лучших всадников... Скакать за ними... привести их ко мне живыми или мертвыми! Секретарь кинулся исполнять приказ первого муфтия. Дедушка стал ходить по комнате в сильном волнении. Иногда он останавливался и обеими руками хватал за свою голову. Во время одной из этих остановок, он вдруг увидел пустую флягу, и глаза у него засверкали. -- Гей, сюда, -- вскричал он в порыве гнева. -- Позвать мою стражу. Два татарина явились у порога. -- Возьмите эту проклятую вещь и разрубите ее на мелкие части. Татары подняли флягу, поставили ее посредине комнаты и несколькими ударами сабель разбили ее вдребезги. Дедушка как будто немного успокоился. Через сутки посланные в погоню за купцами воротились назад и донесли, что не открыли и следов их. Дедушка приказал отколотить их палками по пятам и -- снова принялся за дела.

* * *

В этом месте рассказа Таз-баши встал с места и поклонился хозяину. -- То есть повесть кончена, -- сказал Безруковский.-- Да, любезный Таз-баши, я начинаю мириться с татарской грацией. Она выходит очень недурна собой. Таз-баши снова поклонился. -- Только уж предоставляю самому тебе отыскать мысль в этой красавице. -- С вашего позволения, господин полковник, мысль в ней самая очевидная, самая практическая. -- А например? -- Все хорошо в меру; или -- что чудесно в малом, то часто очень гадко в большом; или -- что русскому здоровье, то татарину смерть; или... -- Или... или... -- прервал Безруковский. -- Не намерен ли ты разыграть роль Санчо Пансы и угостить нас тысячью и одной пословицей? -- Если только угодно вашему высокоблагородию, за мной не будет остановки, --отвечал Таз-баши. -- Нет уж, слуга покорный! Ведь сам же ты сказал, что все хорошо в меру, ну, следуй этому манеру. -- А нам пора и на квартиру, -- подхватил с улыбкой Академик, вставая за фуражкой. -- И мы сему последуем примеру, -- примолвил Немец, тоже вставая. -- Желаем многих лет отцу и командиру! -- крикнул Таз-баши, вытянувшись во фронт перед полковником. 1850 - 1856 гг.

---------------------------------------------------------------------

Источники текста: " Живописный сборник замечательных предметов из наук, искусства, промышленности и общежития". Издание А. Плюшара и В. Генкеля. Вып. 1. Спб., 1857 г. Стр. 198 - 206. Ершов П. П. "Сузге", стихотворения, драматические произведения, проза, письма, под ред. В. Г. Уткова, серия " Литературные памятники Сибири", Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, 1984 г. Стр. 237 -- 272, 434 - 436, 456 - 458. Первому выпуску сборника предпослано предисловие, в котором издатели сообщают, что они "открывают место в журнале для литературы иностранной и отечественной" и приобрели уже для начала оригинальную рукопись "Осенние вечера", которая содержит в себе ряд повестей, рассказанных с редким талантом и неподдельным юмором, и придает с своей стороны много занимательности первым выпускам нашего сборника. Надеемся в скором времени получить от автора дозволение объявить его фамилию, до того же статьи эти будут подписаны только начальными буквами " П. Е.". Так появилась в печати проза Ершова. Авторство его так и не было раскрыто в журнале. В числе литературных замыслов Ершова в зрелом возрасте было намерение создать на сибирском материале большое прозаическое произведение. Окончательно оно выкристаллизовалось у него в конце 1840-х -- начале 1850-х гг. как цикл романов, составивших "русскую эпопею". Для начала Ершов хочет "на мелких рассказах приучить перо свое слушаться мысли и чувства" (" Яр" с. 141). В две недели три рассказа были написаны. Ершов читает их в доме М. А. Фонвизина и после одобрения слушателей, среди которых были тобольские декабристы, молодой Знаменский и другие тоболяки, посылает рассказы Плетневу. Отзыв Плетнева о рассказах был приятен автору, но сдержан. Плетнев советовал Ершову "для дебюта в прозе приготовить что-нибудь особенное, более аналитическое, чем преимущественно теперь все восхищаются* (Яр., с 137). Ершов ответил ему письмом, в котором развил свою "теорию прозы" (см. письмо 22). Дружба и общение с декабристами пробудили в Ершове желание писать. Он обращается к прозе, и в начале 1850-х гг. начинает цикл рассказов "Сибирские вечера", впоследствии названные "Осенние вечера". Это -- серьезная попытка Ершова испробовать свои силы в новом для него жанре литературы. "Осенние вечера" включают предисловие автора, семь рассказов и своеобразные отступления между ними. Все это создает у читателя впечатление единства всей вещи. Каждому из рассказчиков Ершов дает вполне определенную речевую и психологическую характеристику. Автор не случайно избрал такую усложненную форму для своего произведения: она способствовала большему простору выразительных средств. Отношение каждого персонажа к историям, рассказываемым другими, позволяло автору давать дополнительные характеристики как персонажам рассказов, так и самим рассказчикам, и в то же время соединяло воедино разнородные по темам, времени и месту действия рассказы. Персонажи "Осенних вечеров" не имеют определенных прототипов, скорее всего, каждый из них представляет собой творческий сплав черт самого Ершова и его различных знакомых, как тобольских, так и петербургских. В полковнике Безруковском, на квартире которого собираются рассказчики, есть несомненные черты самого Ершова -- "ему было лет за пятьдесят... Полное румяное лицо". В письмах и беседах с друзьями Ершов нередко называл себя Безруковским по месту своего рождения деревне Безруковой. К этому времени Ершов был в чине коллежского советника, что соответствовало военному званию полковника. Однако на этом сходство и кончается. Ершов не занимался списыванием с натуры, а стремился к обобщению характерных типических черт в своих героях. В Безруковском он рисует типичного для тех лет отставного военного, 30 лет прослужившего в армии, прямолинейного, несколько ограниченного в своих мыслях и суждениях. Другой персонаж -- татарин Таз-баши, тридцатипятилетний капитан, характера живого и задиристого, лукавого и насмешливого. Академик -- отставной военный, категоричен и основателен в своих заключениях, углублен в себя, в обществе скучноват. В Немце угадывается человек острого ума, обстоятельных знаний и педантичности. Несомненно, что в этом персонаже есть черты В. Даля, с которым Ершов был знаком в Петербурге. Когда Немец хочет рассказать русскую сказку, Таз-баши насмешливо замечает: " Скажите пожалуйста! У этих обрусевших немцев один напев. Вот и в Питере есть один немец, который до того привязался к православному народу, что кажется готов за одну русскую побасенку отдать всех своих нибелунгов. Ну и мастер, злодей, писать по-русски. Поговорки, присловья, пословицы -- вот так и сыплет бисером"... Менее других удачен Лесник. Ершову не удалось найти для него характерных черт, да и рассказ его самый слабый. В рассказе "Дедушкин колпак" обрисован купеческий Тобольск, который Ершов знал достаточно хорошо; действие рассказа "Чудный храм" развертывается в окрестностях Тобольска; рассказ "Панин бугор" и по названию отнесен к Тобольску, где один из мысов коренного берега Иртыша носит это имя. "Страшный лес" не имеет точной пространственной привязки, однако по отдельным деталям рассказа можно с уверенностью сказать, что действие его происходит в сибирском лесу. Два рассказа Таз-баши посвящены прошлому Сибири, навеяны преданиями тобольских татар. В них ярко выражена фольклорная, народная струя. На замечание Академика, что в них отсутствует грация, Таз-баши метко отвечает, что у него своя грация, не похожая на греческую щепетильную особу, -- " толстушечка, смугляночка, идущая свободной поступью, посмеиваясь". В этом полушутливом замечании выражено своего рода эстетическое кредо Ершова. Там, где рассказчик следует принципам народной эстетики, народной поэзии, там произведения получаются яркими, правдивыми, не увядающими со временем. Но, как только рассказчик отходит от этих принципов, его ждет неудача. Это хорошо видно на примере рассказа Лесника "Чудный храм". Язык рассказа подчеркнуто далек от народного: высокая рябина -- " павильон в китайском вкусе", аллея берез -- " переход со стрельчатыми арками", прогалина в лесу -- " словно огромная зала", свод небес разрисован "гротесками выдающихся вершин". Рассказ вялый, малоинтересный. Несколько особо в "Осенних вечерах" стоит сказка Немца " Об Иване-трапезнике и о том, кто третью булку съел". Это сказка о лжеце, о его жадности, о наказанном упрямстве. И хотя действие в сказке происходит в очень давние времена, однако она верно рисует нравы и психологию служителей культа, современных Ершову. Мы еще раз убеждаемся в таланте и мастерстве Ершова-сказочника. "Осенние вечера" долго странствуют из рук в руки. От Плетнева они попадают к издателю-книготорговцу П. Крашенинникову, потом в Петербургский цензурный комитет к Ярославцову, лежат там долгое время и только в 1857 году появляются в " Живописном сборнике".