просят пособить. “У тебя, — говорят, — вот стоит еще семьдесят гектаров, ими потом и засыплешь”. — “Нет,

— отвечаю, — это не семенное зерно”.

— Выходит, живете в состоянии активной обороны со своим начальством?

Гвоздев усмехается, чуть обнажив плотные зубы.

Родился он и вырос на Урале. В Сердоболь попал из-за невесты, потом жены — здешней девушки. После

армии работал уполномоченным по заготовкам.

— И вообще всяким уполномоченным от района. Сам ездил, видел: пустое это дело. В хорошем колхозе

ты лишний, а плохому одними наскоками не поможешь. Вот колхоз “Коммуна”, в Лузятне, председатель

Малахаев. Помните, как только приехали, слышали про него на совещании? С этим колхозом серьезно надо

разобраться, а не кричать. Балабанов скажет: “Мы уже разбирались”. А как? Пушили председателя? Конечно,

Малахаев пьяница. Но разве только в этом дело? Там трудоспособных человек тридцать, а земли — сколько и у

нас. Их надо или соединить с другим колхозом, или передать часть земли совхозу. Вот это будет решение. А

потом уже подобрать председателя, детально составить перспективный план по отраслям. Ну, скажем, сейчас

даже справился бы Малахаев со льном, дадут ему людей из Сердоболя, — что из этого? Разве положение в

колхозе изменится? Только то, что до следующего аврала его трогать не будут. А там опять старая песня.

Нет, Павел Владимирович, я думаю, для дела лучше, если б не могли верстать этих общих цифр в сводку.

Тогда сразу бы стало видно: такие-то колхозы не сдали, нечем. Ведь посмотреть цифры изнутри: десять

колхозов тянут, а остальные? А если б каждый колхоз по косточкам разобрать, дать полную картину, то и обком

заставил бы районы заниматься именно этими колхозами, а не в общем и целом.

— Стиль Барабанова, значит, вы не одобряете? — спросил Павел.

Гвоздев осторожно пожал плечами:

— Авральщик он первоклассный. Горячка. Иногда в десять утра к нему приходишь, а он уже держится за

голову — болит. Так успел нанервничаться.

Чем больше присматривался Павел к Гвоздеву, тем больше он ему правился. Голоса не повышает,

смотрит не на собеседника, а немного вдаль, не торопится; мало обращает внимания на то, кто перед ним; дела

своего не бросит ни для какого начальства и — хочешь не хочешь, — а раз приехал сюда, то попадешь в ритм

жизни его, а не свой, привезенный из города.

Вот он в правлении колхоза звонит в Сердоболь — о премиях дояркам, — покрутит ручку, послушает:

занято, и отойдет без тени раздражения шагом упругим, бесшумным, хотя и тяжеловесным. Посмотрит в окно,

посидит за столом, подпишет бумажку, поданную счетоводом. Войдут колхозники, один, другой. Со стороны

посмотришь — так зашли, без дела.

— Фонарей бы, Иван Александрович, в свинарник, — скажет один, не от порога, а погодя.

Гвоздев ответит тоже не сразу или по крайней мере без спешки:

— Вчера договорился. Два оставляем в сельпо, продавщица просила, а двадцать два забираем.

В трубку он терпеливо объясняет:

— Что же вы хотите, на триста рублей карандашей купить, что ли? Кому нужны подарки такие? Вот

Усаева просила швейную машинку ручную. Да они заработали по три такие премии! Уж если поощрять, так

чтоб было не стыдно. Нет, я только по этому вопросу и звоню.

Мельница, которую он тоже вызывал, не ответила.

— Не забудь, — только и сказал счетоводу, уходя.

Снова сел за руль своего “ГАЗ-69”, повел по колеям, про которые райкомовский шофер говорил: встанет

человек — и по плечи. И ничего: мягко ведет по этим колеям, почти не трясет. Встретил агрономшу,

притормозил.

— Не хотят трактористы переходить с льнотеребилки на картофелекомбайн, — пожаловалась она. — Так

и говорят: не уйдем.

Гвоздев не отозвался. Заговорили про другое: стадо гонят в Сердоболь в “Заготскот”, так Иван Андреевич

просит еще одного человека в погонщики.

— Да нет, и двое доведут, — говорит Гвоздев, поглядывая на небо.

Подходит животновод Иван Андреевич. Это любопытная фигура — Павел слышал о нем уже раньше.

Молодой человек, невысокий, светловолосый, в ловко и даже щеголевато подогнанном офицерском

обмундировании. В колхозе работает недавно, с августа. До этого учился в Москве, в военной академии, но их

курс расформировался. Сначала он наезжал к Гвоздеву просто так, из интереса, а потом застрял. Райком уже

поглядывал на него как на будущего выдвиженца, на “свой кадр”. Но ни Гвоздев, ни Иван Андреевич не

торопятся. Молодой офицер понял, что земляную академию лучше всего проходить у Гвоздева, а не скакать

через курсы, как через ступени.

— Одна буренка все норовит в сторону, — говорит он сейчас Гвоздеву.

— Это только по деревне, а потом смирно пойдет — куда денется?

— Неспокойная очень, всех, боюсь, переполошит.

— Переведут через переезд, утихнет.

Павел не заметил даже, как кончился спор, если это был спор. Они тронулись дальше.

— Трактора бы нам, — сказал вдруг Гвоздев, — чтоб не кланяться ни МТС, никому. Доверия, что ли, до

сих пор крестьянину, колхозам нету? Не пойму.

На строящейся конюшне густо лежала щепа. По потолочному настилу топали сапоги строителей. Маляр

красил рамы модной здесь красно-бурой, “печеночной” краской.

— Ничего не надо? — спрашивает Гвоздев, задирая голову.

— Ничего пока, Иван Александрович, — отвечают ему с потолка.

— Гвоздей хватает?

— Гвоздей, пожалуй, надо.

— Семидесятимиллиметровых?

— Семидесяток.

— Килограмм?

— Килограммчик.

Дальше они приостановились в зарослях мелкого, но густого лозняка с одиночными березками. На

мокрой дороге валялась зелено-голубая ленточка неба. Гвоздев с досадой поглядел на путаницу голых ветвей.

— А ведь эта земля тоже числится в севообороте. Своими силами мы ее выкорчевать не можем. Даже

если пройдет кусторез, кто подбирать за ним станет? Людей мало, они на другое нужны.

Заговорили о севооборотах.

— Да нет их у нас и не заведем никак. А доход от льна временный, ведь сейчас государство платит

повышенную цену. Он нам и нужен, чтоб подняться. Пришел я в колхоз, доход был минус шестьдесят пять

тысяч, нищета. А вот теперь закончим животноводческие постройки и наляжем на животноводство. Свиньи

убыточны? Это если фураж покупной. А если все свое, то ничего убыточного в колхозе быть не может. Главное

— получать устойчивые урожаи. Ну, мы теперь начали подсевать клевера, понемногу выровняем землю —

перейдем на твердый севооборот. Конечно, еще продолжают планы навязывать сверху. У нас яровая не идет,

взяли и засеяли озимой. Опять это вызвало неудовольствие.

— Но вы твердолобый?

Он слегка дернул ртом, что было красноречивее всякого ответа.

Павел и Гвоздев шли теперь по полю только что вытеребленного льна. Он лежал ровными дорожками, и

несколько женщин вязали снопы. Поодаль, возле льнотеребилки, трое мужчин, сосредоточенно глядя под ноги,

бродили каждый по своему рядку, топча лен и прощупывая подошвами: оказывается, потеряли серьгу, теперь

плуг не прицепишь.

Гвоздев не обрывает с наскоку это бессмысленное занятие, а только роняет посредине разговора:

— Будут женщины вязать и найдут.

Теребильщики все-таки еще с минуту вздыхают приговаривая: “Да она где-то здесь”, потом и вправду

оставляют поиски. Так же незаметно договаривается с ними Гвоздев о переходе на картофляник. Кажется, это

дело его меньше всего интересует; разговор идет главным образом о пахоте, которую начнут завтра или

послезавтра; разговор крестьянский, обстоятельный, равноправный.

— А на картофелекомбайн мы потому не хотели идти, — объясняют сами трактористы, — что у нас

стержень пополам перерублен. Мы в МТС за другим послали.

И объяснение это, как само собой разумеющееся, Гвоздев охотно принимает. На обратном пути, встретив