— Картина яркая, стоит ее посмотреть,— говорил Морозов, надевая соломенную панаму, накидывая на плечи жены легкую мантилью,— но знаешь, Зина, Кузьма Минин, на мой взгляд, лучше запечатлен в скульптуре...
И кивнул в сторону окна — там за ветвями деревьев обширного сквера четко просматривался памятник Кузьме Минину. Особенно выделялась в бронзовом монументе высоко поднятая рука. Огромная, пожалуй, не соразмерная всей фигуре.
— Каков мужик,— восхищенно произнес Савва Тимофеевич,— наш брат, ухарь-купец... Из таких, что широко и далеко глядят, и Строгановы, и Демидовы вышли... Такой и царю не поклонится...
Зинаида Григорьевна поморщилась:
— Ну и вкус у тебя, Савва... Неудачный памятник, грубый...
Всероссийский торгово-промышленный съезд был задуман Сергеем Юльевичем Витте как демонстрация верности экономической политике Александра Третьего, который за пять лет до того — в 1891 году — провозгласил покровительственные пошлины. Чтобы иностранные товары не были опасными конкурентами для продукции русской промышленности, пошлины на них были увеличены на 20 процентов. Зато империя открыла широкий доступ в свои пределы иностранному капиталу. Новые и новые фирмы основывались приезжими немцами, французами, англичанами, бельгийцами. Капиталы их, пущенные в оборот на отечественном сырье, двигали вперед добычу угля, нефти, руды, выплавку чугуна, стали, цветных металлов, производство машин. По темпам промышленного развития в последнем десятилетии девятнадцатого века Россия обгоняла все страны Европы, шла вровень с Северо-Американскими Соединенными Штатами.
В день открытия съезда в Нижнем, точно живое олицетворение мощи империи, высилась на кафедре зала заседаний богатырская фигура министра финансов Витте в расшитом золотом придворном мундире. И победно звучала над рядами делегатов и гостей министерская речь:
— Успехи нашей фабричной промышленности так значительны, приток капиталов так велик, с такой быстротой возникают новые отрасли промышленности, что строго покровительственная система, введенная покойным государем, должна быть признана мерой глубокой государственной мудрости.
Мануфактур-советник Морозов искренне аплодировал речи министра финансов. Не покривил он душой и на ярмарке, когда купечество давало банкет в честь глубокопочитаемого Сергея Юльевича. Сердечно, по-дружески поднял бокал за покровителя российской промышленности. Министр финансов всесилен, стало быть, хочешь не хочешь, а надо с ним дружить, как, впрочем, и с тайным советником Дмитрием Фомичом Кобеко, которого петербургские круги поставили на пост председателя съезда.
Однако с Кобеко надо и поспорить, особенно когда поддерживает он ходатайства землевладельцев о снижении пошлин на ввозимые из-за границы сельскохозяйственные машины. «Нет,—считал Морозов,—самим нам пора научиться строить такие машины, на собственных русских заводах. Заводы такие надо создавать».
Весьма скептически встретили позицию молодого своего «воеводы» седые бородачи, заполнившие просторный зал в главном доме ярмарки. С явным неодобрением покачали головами, когда начал Мороз'ов возражать только что сошедшему перед ним с резной дубовой кафедры профессору Менделееву.
Дмитрия Ивановича провожали долгие рукоплескания. И стало тут Савве Тимофеевичу как-то неловко, боязно. В самом деле, после патриарха науки, славного своими трудами во всем мире, станут ли слушать какого-то рядового химика, окончившего университет в скромном звании «действительного студента»?
Однако надо заставить слушать! И Савва Тимофеевич, задумав «обходный маневр», благоговейно развернул перед собой один из недавних номеров консервативной петербургской газеты «Новое время»:
— Прошу вашего внимания, милостивые государи. Вот что пишет всеми нами глубоко почитаемый Дмитрий Иванович:
«Всероссийская выставка назначена быть смотром результатов прошлых 14-ти лет и дать указание на то, чего достигнет Россия, когда встанет в надлежащее соответствие с задачами предстоящего промышленного развития. Верю, что наши дети увидят Всероссийскую выставку, которая будет иметь значение всемирное. Русский человек реально встанет не в уровень, а впереди своего века».
Какие мудрые, какие пророческие это слова, господа. И потому достойно прискорбия, что в устной своей речи досточтимый профессор придерживался иных, умеренных взглядов, ссылаясь при этом на предначертания покойного государя. Смею думать, господа, что мнение ученого не нуждается в подтверждении от лица монаршей власти. Ибо наука как высшее проявление разума свободна.
При последних словах оратора Менделеев, сидевший в президиуме, недоуменно кашлянул. По рядам прошелестели хоть и негромкие, но явно неодобрительные возгласы. А Морозов продолжал:
— Итак, с благодарностью пользуясь плодами мудрого государственного решения, действующего вот уже пять лет, мы вместе с тем обязаны подумать и о дальнейших шагах, которые способствовали бы укреплению российской промышленности. Как вам известно, господа, некоторые наши фирмы, и в числе их Никольская мануфактура, каковую я имею честь представлять, не только выдерживают конкуренцию с иностранными фирмами на внутреннем рынке, но и завоевывают рынок внешний. Могу сослаться на примеры Персии, Китая, где нашими тканями вытесняются английские товары,— Савва Тимофеевич сделал многозначительную паузу, потом сказал: — А теперь позволительно спросить: что же мешает российским фирмам по машиностроению, добыче угля, производству металла — я имею в виду не только местоположение этих фирм в пределах империи, но и преобладание в них нашего национального капитала,— что же мешает таким фирмам конкурировать с фирмами, кои полностью подчинены капиталу иностранному? — И, снова сделав паузу, ответил на собственный вопрос: — Да только нехватка у нас этого самого капитала... И вот думаю: нам нужны кредиты! Долгосрочные! И в первую очередь на ярмарку будущего года, чтобы показать: русские люди строят свое государство на железных балках, в новый, двадцатый век Россия, в отличие от Китая и Персии, подчиненных иностранному капиталу, вступит как держава промышленная, вооруженная техникой... Потому и прошу вас, милостивые государи, ходатайствовать перед министром финансов о новых кредитах, обязательно долгосрочных.
Первые ряды реагировали на эти слова редкими, несмелыми хлопками. Потом, однако, рукоплескания, постепенно нарастая, охватили весь зал. В президиуме как-то сама собой составилась группа, начавшая редактировать телеграмму в Петербург, в адрес Витте. Текст, продиктованный Морозовым, не вызывал существенных поправок.
Не прошло и двух дней, как из Петербурга пришел положительный ответ: ходатайство съезда о долгосрочных кредитах удовлетворено.
— Ну, поздравляю, Савва Тимофеич,— говорил Александр Валентинович Амфитеатров, заглянув на следующий день с визитом в морозовские апартаменты гостиницы «Россия» с букетом для Зинаиды Григорьевны.
Но хозяйку дома не застал — укатила на прогулку с петербургскими гостями. Зато хозяин, отдыхая после хлопотливого, по-летнему знойного дня, принял писателя с обычным своим радушием.
— Как я мог подметить на съезде, Савва Тимофеич, вы политик тонкий,— говорил Амфитеатров, разбавляя чай сливками.
— Не льстите, Александр Валентинович, я просто деловой человек.— И Морозов придвинул гостю ароматные сушки.
— Зачем скромничать, ваше степенство. Вот гляжу на вас и гадаю о мечтах, которые бродят в беспокойной вашей голове. Хотите из своих коллег воспитать третье сословие, наподобие французской буржуазии. Что ж, благородная задача!
Морозов смущенно отмахнулся:
— Столь далеко пока не заглядываю. Но в одном твердо убежден: торгово-промышленное сословие на Руси сильно не только мошной своей, но и сметкой. Не только капиталами, но и умами... Одна беда — культуры мало! Не выработало еще наше сословие сознания собственного достоинства, сословной солидарности... Все еще по Островскому живем... А уж он-то, Александр Николаевич, как нас расписывал, как срамил...
