Врожденная это черта-упрямство

Лестно быть купеческим воеводой

Единственный в мире театр

Близкие друзья, даже на «ты»

Красин, Бауман, Шмит и другие

Прародительница и потомки

«Стыжусь этой победы»

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

Люди верят только славе и не понимают, что между ими может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в «Московском телеграфе».

Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны.

А. Пушкин, «Путешествие в Арзрум»

Врожденная это черта-упрямство

Пусть считают, что старомодно начинать с воспоминаний бабушки. Мне это представляется уместным. Очень уж много любопытного узнал я от Зинаиды Григорьевны Морозовой — матери моего отца, вдовы моего деда. И вот, взявшись за перо, думаю: сколь различно воспринимаются понятия о возрасте людьми разных поколений. Мне нынче примерно столько же, сколько было бабушке, когда она заводила этак невзначай рассказы о пережитом. Но какой давностью веяло на меня в ту пору от некоторых фраз Зинаиды Григорьевны:

— Летом дело было, в Покровском, гостили у нас Антон Павлович с Ольгой Леонардовной...

Или:

— Ну, кто я тогда была? Молодая барынька, дура дурой, конечно, а спорить решилась, ты подумай, с кем? С Василь Осипычем... С самим Ключевским...

Или:

— Витте Сергей Юльевич — ума палата. Российский

наш премьер, в ту пору еще титула не удостаивался, не пристало к нему еще прозвище «Граф Полусахалинский»...

Или:

— Весь тот вечер, когда «Синюю птицу» давали, Константин Сергеевич в нашей ложе просидел, в нашей ложе — морозовской...

Или:

— Максима Горького читать люблю. Русской земли писатель, ничего не скажешь... А вот с Пешковым Алексеем Максимовичем не дружила. Нет! Тебе, литератору, есть что на ус намотать, слушая бабушку...

Слушаю, мотаю на ус, думаю: а чего, в сущности, стоят мои двадцать семь против ее семидесяти? И хоть верю каждому слову, не перестаю дивиться вместимости человеческой памяти, обилию событий, вошедших в одну биографию. Конечно, я не могу беспристрастно оценить характеристики, которыми бабушка наделяет своих современников, моих предков. Ведь я почти не помню отца, умершего совсем молодым. Дед знаком мне только по книгам. Почти легендарной личностью представляется прадед...

А Зинаида Григорьевна отзывается о всех троих так, будто все трое живехоньки-здоровехоньки, будто гуляют они где-то тут по соседству — в сосновом лесочке, пока она со своим шитьем-вязаньем пристроилась на лавочке в тени.

— Упрямцы, нечеловеческой силы упрямцы... Фамильная эта у всех Морозовых черта, врожденная. Ну, Тимоше, отцу твоему, господь, думаю, простил, что женился без моего благословения... Молод был, горяч. А вот старший, Тимофей Саввич, почтенный свекор мой, любимого сына Саввушку не зря «бизоном» прозвал. За крутой нрав. Да... Но и сам-то свекор характером был не мягче. Не жаден был, не скуп, мог бы фабричному народу скостить штрафы. Ан нет, амбиция хозяйская не позволяла... Вот и достукался до забастовки... Морозовская стачка — да это на всю Россию срам...

Зинаида Григорьевна долго молчала, глядя куда-то вдаль. Потом снова обратилась ко мне:

— Ты, парень, без отца вырос. Как это в школе учили вас: человек от обезьяны? Лоб перекрестить в церковь не заглядывал. Не понять тебе, что это такое: голос на родителя возвысить. А дедушка твой, мой супруг Савва Тимофеевич, с отцом своим Тимофеем Саввичем так поспорил однажды по фабричным делам, что из кабинета выйти старику

предложил. Да! Вспомнить страшно... Вот и уехал тогда свекор в Усады — поместье свое,— недалеко это от Орехова... А я на сносях была, отца твоего ждала — Тиму... Так в ножки мужу кланялась: одумайся, мол, попроси у родителя прощения. Нет и нет! Согласился Савва повинную принести лишь тогда, когда плохо стало старику... А у меня тем временем роды начались.

После этих слов Зинаида Григорьевна вдруг замолчала, будто спохватилась: не слишком ли много семейных тайн поведала внуку? А может быть, и усомнилась: зачем, собственно, современному человеку углубляться в купеческую родословную? Сказала все же, как бы подводя итог:

— В конце концов, Морозовы не Ругон-Макарры и не Форсайты. У тебя, надеюсь, хватит ума не подражать Эмилю Золя и этому, как его, насилу вспомнила, Голсуорси...

Зинаида Григорьевна не то чтобы кокетничала смесью французского с нижегородским, но простонародные обороты так же присутствовали в ее речи, как и многие иностранные слова.

Разумеется, я оценил бабушкину эрудицию, свойственное ей чувство юмора. Однако подумал: бог уж с ними, с классиками мировой литературы... А вот написать кое-что о русской «мануфактурной династии» почему бы не попробовать? Ведь о многом говорят строки в классическом труде Владимира Ильича Ленина «Развитие капитализма в России»: «Савва Морозов был крепостным крестьянином (откупился в 1820 г.), пастухом, извозчиком, ткачом-рабочим, ткачом-кустарем, который пешком ходил в Москву продавать свой товар скупщикам, затем владельцем мелкого заведения — раздаточной конторы — фабрики... В 1890 году на 4 фабриках, принадлежащих его потомкам, было занято 39 тысяч рабочих, производящих изделий на 35 млн. руб.»'.

Это сказано о Савве Васильевиче Морозове (1770 — 1860) — моем прапрадеде. Примечательно, что он, дожив до глубокой старости, так и не одолел русской грамоты. Свидетельствует о том справка из статистической переписи 1858 года о составе семьи купца первой гильдии С. В. Морозова: «По безграмотству Саввы Васильевича расписуется сын его Иван».

Таков патриарх нашего рода. Внук его Савва Тимофеевич (1861 — 1905) охарактеризован Максимом Горьким: «Савва Морозов, на средства которого издавалась

ленинская «Искра»... Морозов был исключительный человек по широте образования, по уму, социальной прозорливости и резко революционному настроению»¹.

О нем-то и хочу рассказать я — внук и «прямой наследник», как шутя говаривала бабушка. Давно уже, более тридцати лет, нет ее в живых, но остался в памяти тот летний день в подмосковном сосновом лесочке, когда Зинаида Григорьевна поведала мне о некоторых, ей одной известных, эпизодах семейной хроники. И притом как бы вскользь предостерегла молодого человека от наследственной врожденной морозовской черты — упрямства.

За минувшие годы у меня, естественно, накопился некоторый жизненный опыт. Удалось добыть в архивах любопытные сведения о родословной, начатой крепостным мужиком, одним из зачинателей российской промышленности. Созрели мысли о времени и о людях. И вопреки предостережениям бабушки, созрело упрямство — свойство характера, на мой взгляд, не столь уж отрицательное, а, наоборот, полезное литератору. Не отказываюсь от этого наследства.

Но вот беда: не хватает воображения. Как зрительно представить себе далекого прапрадеда? Портретов его не сохранилось. Но, судя по тому, что запросто хаживал он пешком из деревни Зуево в Москву с коробом товаров за плечами, был тот мужик стати богатырской, длинноногий, рукастый. И, надо думать, крепко в себе уверенный, дальновидный, домовитый. Об этом свидетельствует даже белокаменный старообрядческий крест на Рогожском кладбище с надписью, уже потускневшей от времени: «При сем кресте полагается род купца первой гильдии Саввы Васильевича Морозова».

Вот оно как! Мало того что при жизни оставил купчина сыновьям и внукам четыре фабрики, успел он подумать и о дальних потомках: «как устроить их на том свете».