– Значит, это еще одно ее паническое бегство? – Дядя Тинсли с отвращением во взгляде покачал головой. – Шарлотта, – пробормотал он. От его сестры нечего ждать, кроме хлопот. Ее избаловали в детстве, и когда она повзрослела, то ожидала, что будет иметь все, что ей захочется. Что бы вы ни делали для нее, ей всегда этого было недостаточно. Даешь ей деньги, а она думает, будто заслуживает большего. Пытаешься найти ей работу, так работать – ниже ее достоинства. Потом, когда в ее жизни начались трудности, она стала винить в них мать и отца.

Дядя Тинсли очень сурово говорил о маме, и мне захотелось ее защитить, но время было неудачным для того, чтобы спорить с ним. Лиз, казалось, чувствовала то же самое, потому что молчала.

Сарай, который находился за деревьями, был огромным, с осыпавшейся белой краской и большой металлической зеленой крышей, такой же, как на доме. Внутри, на кирпичном полу, стояла черная коляска с золотистыми украшениями. Рядом с ней находился пикап со стенками из настоящего дерева.

Дядя Тинсли провел нас через помещение с пыльными седлами, вожжами и потускневшими лошадиными лентами, которые висели на стенах, потом мы поднялись по лестнице. Наверху была опрятная комната, чего я совсем не ожидала, там стояли кровать, стол и кухонька с дровяной печью.

– Раньше здесь жил грум, – объяснил дядя Тинсли. – Давно.

– А где же тетя Марта? – спросила Лиз.

– Шарлотта вам не сказала? – Дядя Тинсли стоял у окна и смотрел на меркнущий свет. – Марта умерла. Шесть лет назад, в сентябре. Водитель грузовика поехал на красный свет.

– Тетя Марта! – воскликнула Лиз. – Не могу поверить, что она умерла!

– Неужели ты ее помнишь? Ты же была совсем маленькой, – удивился дядя Тинсли.

– Помню, – ответила Лиз. – И стала рассказывать дяде Тинсли, что помнит, как они пекли хлеб. Тетя Марта была в красном фартуке, и она до сих пор помнит запах того хлеба. Тетя Марта напевала, когда в белых кожаных перчатках подстригала розы. И она помнит, как тетя Марта и дядя Тинсли вместе играли на рояле в комнате с французскими окнами, выходившими в сад. – Я помню о ней много всего.

Дядя Тинсли кивнув, будто собирался что-то сказать, но лишь покачал головой.

– Вам тут будет хорошо, – произнес он, закрывая дверь.

Мы слышали, как он спускался с лестницы. Я заметила маленький холодильник рядом с мойкой и поняла, что проголодалась. Открыла холодильник, но он был пустой и не был включен. Мы подумали, что не следует докучать дяде Тинсли с едой. Я решила лечь спать голодной. Вскоре мы снова услышали шаги на лестнице. В дверях появился дядя Тинсли, с серебряным подносом с маленьким горшком, с двумя плошками, кувшином с водой и двумя бокалами.

– Тушеная оленина, – сказал он и поставил поднос на стол. – Здесь темно. Вам нужен свет. – Он щелкнул выключателем на стене, и наверху загорелась лампочка. – Вы хорошо выспитесь, – добавил дядя Тинсли и закрыл за собой дверь.

Лиз наполнила плошки, и мы сели за стол. Я откусила кусок мяса.

– Что это такое – оленина? – спросила я.

– Олень.

– Ох!

Откусила еще.

– Очень вкусно!

На следующее утро меня разбудили птицы. Я никогда не слышала таких громких птиц. Я подошла к окну, птицы были повсюду – на деревьях, на земле, они влетали в сарай и вылетали наружу, будто являлись хозяевами этого места. Чириканье, щебет и трели создавали невероятное волнение.

Мы с Лиз оделись и пошли в дом. Постучали в дверь, но нам никто не ответил, тогда обошли дом вокруг и приблизились к задней двери. В окно мы увидели дядю Тинсли, который возился на кухне. Лиз легонько стукнула в окно, и дядя Тинсли отпер дверь, но преградил нам вход, как и прошлым вечером. Он побрился, его влажные волосы были причесаны, и вместо халата он надел серые брюки и светло-голубую рубашку с монограммой на кармане.

– Как девочки спали? – поинтересовался он.

– Просто прекрасно, – ответила Лиз.

– Птицы очень шумные, – сказала я.

– Я не пользуюсь пестицидами, так что птицы любят здесь бывать.

– А мама не звонила? – спросила Лиз.

– Боюсь, что нет.

– У нее есть правильный номер, да? – спросила я.

– Этот номер не меняется с тех пор, как его получили – два, четыре, шесть, восемь, – ответил дядя Тинсли. – Первый номер телефона, выданный в Байлере, так что мы могли выбирать. Кстати о выборе, какими вы любите яйца-пашот?

– Твердыми, – ответила я.

– Мягкими, – сказал Лиз.

– Садитесь вон там. – Он указал на какую-то ржавую садовую мебель.

Через несколько минут дядя Тинсли вышел, неся такой же серебряный поднос, который был нагружен горкой тостов и тремя тарелками, в центре каждой из них лежало яйцо-пашот. Тарелки украшал золотой ободок, но края тарелок во многих местах были отколоты. Я подцепила вилкой яйцо и подсунула под него кусок тоста, потом пронзила вилкой желток, раскрошила белок и все перемешала.

– Бин всегда все смешивает, – произнесла Лиз. – Это отвратительно.

– Вкуснее, если все перемешать. Но дело не только в этом. Во-первых, не приходится много раз брать по куску, на что уходит время. Во-вторых, не нужно с трудом жевать, потому что, если все растерто в пюре, то это как бы уже заранее пережевано. И последнее. В любом случае, в желудке пища смешивается, поэтому в этом есть смысл.

Дядя Тинсли захихикал и обернулся к Лиз:

– Она всегда такая?

– Ох, да! Она Биноголовая.

Мы предложили вымыть посуду, но дядя Тинлси заверил нас, что ему легче сделать это самому, без парочки детишек под ногами. Он сказал нам, чтобы мы занялись тем, чем занимаются девочки нашего возраста.

Мы с Лиз обошли дом и приблизились к фасаду, где росли два больших дерева с блестящими темными листьями и большими белыми цветами. Позади деревьев, на дальней стороне газона, расположились огромные зеленые кусты с проходом в середине. Мы прошли через них и оказались на площадке, окруженной темно-зелеными кустами. На старых, заросших сорняками клумбах пробились несколько крепких ирисов. В центре находился круглый бассейн с кирпичными краями. В нем плавали сухие листья. И я увидела сверкающую вспышку чего-то оранжевого.

– Рыбка! – крикнула я. – Золотая рыбка!

Мы встали на колени и начали разглядывать оранжевую рыбку, переплывающую из тени в тень под покровом сухих листьев. Я решила, что здесь будет хорошо поплавать Фидо. Бедная черепашка, наверное, чувствовала, что все это время сидит взаперти.

Я побежала в сарай, открыла банку с Фидо и увидела, что черепаха плавает в воде. Он вроде бы был в порядке, когда я в последний раз кормила его. Я положила Фидо на стол и стала поглаживать его пальцем. И поняла, что это безнадежно. Фидо был мертв, и по моей вине. Я думала, что могла беречь Фидо и заботиться о нем, но автобусное путешествие оказалось слишком трудным для черепахи. Фидо было бы лучше оставаться в Лост-Лейке.

Я положила Фидо на тарелку и понесла к бассейну. Лиз обняла меня за плечи и сказала, что нам надо спросить дядю Тинсли, где похоронить черепаху.

Дядя Тинсли все еще возился в кухне.

– Я думал, что вы ушли и где-то играете, – произнес он.

– Фидо умер, – сказала я.

Дядя Тинсли взглянул на Лиз.

– Черепаха Бин, – объяснила она.

– Мы хотели бы спросить, где его можно похоронить, – проговорила я.

Дядя Тинсли вышел из дома и закрыл за собой дверь. Я протянула ему тарелку, и он посмотрел на Фидо.

– Мы хороним всех домашних животных на семейном кладбище.

Он повел нас назад к сараю, где взял лопату с длинной деревянной ручкой, и мы двинулись к холму.

– Фидо – необычное имя для черепахи, – заметил дядя Тинсли, пока мы шли.

– На самом деле Бин хотела собаку, – сказала Лиз и стала объяснять, как мама говорила нам, что собаку всегда хотят дети, но все кончается тем, что заботиться о собаке приходится матери, а ей вовсе не хочется гулять с собакой и убирать за ней. И она купила черепаху.