— Это делает вас очевидным подозреваемым! — бросил я. — У меня имеется свидетель, который слышал все, что я вам сообщил по телефону. К тому же вы были на той охоте с Рейнером, когда его убили точно таким же образом, каким сегодня была убита его жена.

— Я могу поклясться, что смерть Германа была несчастным случаем, — заговорил Сулливан хриплым голосом. — И я клянусь, что не убивал Карен. Я не выходил вечером из квартиры, Холман, и это чистая правда.

— Карен сказала мне, что в офис никто не входил после того, как она вернулась с похорон и решила навести там порядок, — заговорил я. — Сказала, что имелись всего две связки ключей: одна хранилась в доме, вторую вы ей вернули со всеми остальными личными вещами ее убитого мужа.

— Все верно, — согласился он, медленно кивая, — но…

— Так что ничто не могло помешать вам сначала воспользоваться ключами, войти в его офис и забрать ленты, а потом уж вернуть ключи Карен.

— Я этого не делал! — Сулливан выпрямился, глаза его широко раскрылись. — Это же безумие, Холман! Чего ради я стал бы воровать — ну какой мотив мог быть у меня для того, чтобы шантажировать этих людей?

— Я не знаю, — хмыкнул я. — Именно это мешает мне незамедлительно вызвать полицию и сдать ей вас.

Но возможно, я все же поступлю именно таким образом, Сулливан, если не смогу добиться от вас какой-то правды.

— Правды? — Он облизал пересохшие губы. — О чем?

— Доктор Секс — Герман Рейнер, — сказал я. — Вчера вечером я прослушал кусочек такой ленты, где клиентка рассказывала ему про оргию во время уикэнда, в которой участвовало пять человек, включая ее саму. Рейнер все время требовал уточнений, заявил, что нужно назвать имена конкретных людей, мол, это ей почему-то поможет. Если вы специалист по психоанализу…

— Нет, — глухим голосом сказал Сулливан, — такие сведения не могут помочь ни при каком анализе. Вас это интересовало, не так ли?

— Если это правда…

— Разумеется, это правда! — Он обтер пот со лба тыльной стороной ладони. — Послушайте, Холман. То, что Карен рассказывала про него, было правдой. Герман Рейнер был человеком, болезненное любопытство которого удовлетворялось если не созерцанием, то хотя бы описанием эротических сцен. Но к тому времени, когда я это выяснил, у меня уже появился комплекс вины, потому что я переспал с его женой. Это случилось один-единственный раз, — быстро добавил он. — Я приехал к ним повидаться с ним, но его не оказалось дома. Карен приготовила мне выпивку, стала изливать душу о своих горестях и болезнях, и не успел я опомниться, как оказался у нее в постели! — Он попытался победно улыбнуться, но у него не получилось, потому что думал он совсем о другом. — Короче говоря, она меня соблазнила, — добавил он с горестным вздохом.

— Таким образом, у вас был этот комплекс вины к тому времени, когда вы обнаружили, что Рейнер был любителем эротических сцен, — сказал я. — А как вы это выяснили?

— Как? Однажды, когда я был у него в кабинете, — смущенно заговорил Сулливан, и на щеках у него выступили красные пятна, — он сказал мне, что у него есть нечто крайне занимательное и он хотел бы, чтобы я это послушал. Потом он поставил одну из лент. Полагаю, мне следовало бы его остановить, но…

— Но в каждом из нас имеется что-то от любителя эротики, в том числе и в вас? — пришел я ему на выручку.

— Ну, нечто в этом роде, — согласился он. — Я вам солгал, конечно же он никогда не консультировался со мной, но я подумал, что должен каким-то образом объяснить вам, откуда мне известно содержание этих записей.

— Он всё дал вам прослушать?

— Не знаю… — Он пожал плечами. — Полагаю, к тому времени он уже отобрал несколько самых… смачных… с записями исповедей четырех своих клиентов.

Я почувствовал, что у меня отвисла челюсть.

— Четырех?

— Ну да, четырех. Барбары Дун, Сюзанны Фабер, Харвея Маунтфорта и Эдгара Ларсена.

— Маунтфорта тоже? А что было на его ленте?

— Всякая грязь, как у них всех, — поморщился Сулливан. — Лично я считаю, что Рейнер редактировал свои трофеи, — выбирал наиболее сенсационные кусочки из исповедей каждого.

— В таком случае расскажите-ка мне про скабрезные признания Харвея Маунтфорта.

— Ну, описание времени, проводимого им с Сюзанной Фабер, когда он был женат на Барбаре Дун. У него было кое-какое оправдание, его жена была холодной и, как он сильно подозревал, имела лесбийскую связь со своей секретаршей.

— Он ничего не сообщил о его собственных взаимоотношениях с этой особой?

Сулливан нахмурился и задумался на несколько минут.

— Что-то не припоминаю. Хотя обождите минуточку. Он что-то сказал о том, что уже после развода сообразил, какую совершил колоссальную ошибку, что единственная женщина, которую он по-настоящему любил, была Барбара Дун. Но он не надеется уговорить ее вернуться к нему, поскольку ее секретарша находится при ней постоянно.

— Что-нибудь еще?

Он твердо покачал головой:

— Нет, я в этом уверен. Большая часть его ленты посвящена описанию его свиданий с Сюзанной Фабер, оргий по субботам и воскресеньям в ее доме, ну и тому подобным вещам.

— Ладно, — сказал я ему, — вы больше ничего не забыли мне рассказать про Рейнера?

— Нет, это все. — На лбу у него опять выступили капельки пота, и руки сильно дрожали, когда он их обтирал. — Что теперь будет, Холман?

— Убийство Карен Рейнер на моей совести, — сказал я, — я, можно сказать, подставил ее под удар. Не вызвал полицию, потому что теперь ей уже ничем не помочь, а копы только помешают мне отыскать ее убийцу.

— Если вы не против выслушать меня, Холман, — Сулливан неуверенно посмотрел на меня, на его лбу снова появились бусинки пота, — мне кажется, что вы не правы. Полицию надо поставить в известность, и немедленно. Вы во всем вините себя, а возможно, вы ни при чем.

— Я уже сказал вам, что подставил ее под удар, а то, что я не предвидел, что ее партнер поднимет на нее руку, не умаляет моей вины. И кроме того, вы не представляете, что я пережил, обнаружив ее. Это надо было видеть самому. Она лежала в ванне с размозженной головой. Тело у нее окаменело, оно было холоднее воды, в которой она находилась, и когда я…

— Постойте! — неожиданно выкрикнул он.

— Что такое?

К нему явно вернулась профессиональная уверенность, он почувствовал себя снова врачом, в этом не было никакого сомнения.

— Вы настолько упиваетесь собственными чувствами и переживаниями в связи с этой сценой, Холман, что игнорируете факты. — Теперь он говорил деловито-спокойным тоном. — В котором часу вы мне звонили? Около половины десятого?

— Примерно, но какое…

— А в котором часу вы обнаружили тело Карен?

— Приблизительно в полночь.

— И оно было холодным как лед, говорите вы? Вам показалось, что даже холоднее воды, в которой она лежала?

— Точно, но…

— Я имею все основания уверять, что Карен никогда не принимала холодных ванн, — заговорил он вкрадчивым голосом. — Температура тела начинает снижаться сразу же после смерти, но, если опустить тело в горячую воду, процесс замедляется. Однако, по вашему мнению, убийцу вынудило действовать ваше сообщение о том, что будто вы имеете сведения о том, что автором записок шантажирующего содержания является Карен. Мне вы об этом заявили в четверть десятого. А когда остальным двоим?

— Одному тогда же, потому что он присутствовал при моем телефонном разговоре с вами, — медленно произнес я, — третьему чуть позже.

— В таком случае, если один из этой троицы убил ее, это не могло быть сделано задолго до десяти, — продолжил он уже совершенно спокойно, — а тело Карен не могло стать на ощупь холодным как лед всего за пару часов, не так ли? Я даже сомневаюсь, что за два часа смогла бы полностью остыть вода в ванне!

— Вы имеете в виду, что Карен была мертва еще до того, как я позвонил вам из квартиры Ларсена? — пробормотал я.

— Я получил свой врачебный диплом задолго до того, как стал специализироваться на психиатрии, — сообщил он бодрым голосом. — Даю вам слово, Холман, что раз тело было холодным как лед, значит, Карен умерла не за два часа до этого, а гораздо раньше.