ему смешнее.

— «Или где»,— находил ответ Борька.

— Я т-те покажу — «или где», я т-те покажу! А ну иди сюда!

Борька подходил, и отец начинал щупать его мускулы.

— Ты руку-то сожми, червяк. Сожми, говорю, руку как следует!.. Э-эх,

дистрофик! А еще Кузнецов!

— Не Кузнецов, а «или где»,— хихикал Борька и в шутку вырывался

Он любил, когда отец бывал в настроении.

Но в настроении отец бывал нечасто. Он трудился на двух работах —

крутил баранку на ЗИЛе да вечерами колотил ящики на овощной базе; а когда

«нагорбатишься», как он сам выражался,— веселиться вроде бы не с чего

Отец горбатился ради Борьки, об этом в семье знали все трое. И машину, как

считалось, тоже хотели купить ради Борьки. «Чтоб привыкал жить по-

человечески». А не как они с матерью: все с боем, все с боем! Комнату в

коммуналке — с боем; двухкомнатную квартиру — целых семь лет ждали —

тоже с боем; «Москвича» купить — пять лет крутиться как белка в колесе.

«Пусть хоть парнишка в люди выйдет»,— с едва заметной обидой в голосе

говорил иногда Иван Борисович. И Борькина мать чаще всего с ним

соглашалась.

Борьке было двенадцать лет, и он потихоньку «шел в люди». Учился

Борька хорошо, хулиганить особо не хулиганил и имел уже настоящее дело:

занимался спортом, причем самым мужским — боксом. Около года назад

Иван Борисович сам отвел его в спортивные залы «Ермак» и записал в

секцию.

— В жизни оно как,— наставлял отец Борьку,— тебе по носу дали —

и ты дай. Тебе еще раз дали — и ты еще. Иначе всю жизнь с расквашенным

носом ходить будешь.

Наставляя сына таким образом, Иван Борисович и сам не был уверен,

что поступает хорошо, что-то уж слишком суровой получалась жизнь; но и

вырастить слюнтяя тоже не хотелось. И пусть лучше в этом деле будет

маленький перебор, считал он.

Была еще одна причина, почему Иван Борисович выбрал для сына

бокс. Душа его, как самое светлое, хранила воспоминание об их великом

тезке, грозе и гордости российских рингов семидесятых годов, Борисе

Кузнецове. Об-

раз знаменитого боксера был для Ивана Борисовича эталоном мужской

красоты и доблести. Простое и мужественное лицо кумира, его неповторимая

«открытая» стойка всю молодость не давали покоя ему самому; на флоте Иван

Борисович самозабвенно занимался боксом и пытался выработать ту же

самую, фирменную стойку. Но чего-то ему не хватило. Иван Борисович

полагал, что не вышел комплекцией. Был он мал ростом и широк в плечах,

имел мощную грудную клетку и короткие руки, а, как известно, в боксе это ни

к чему.

Зато Борька пошел в мать. Худой, мосластый, ноги от самой шеи, а

руки! Иван Борисович специально измерял эти великолепные рычаги: в

двенадцать лет — и не короче его собственных! Борькин тренер Олег

Константинович уверял отца, что из этого Сверчка получится настоящий

боксер. «Немножко характера — а остальное приложится!» — подмигивал он

отцу. И отец был с ним согласен.

— Только почему Сверчок? — польщенно

смеялся он.— Кузнечик! Кузнец! Он же как-

никак — Кузнецов!

Тренер понимал намек. Они с Борькиным отцом вообще неплохо

понимали друг друга. Обоим было около сорока, оба когда-то служили во

флоте, и оба знали, чего хотели.

Мать не вмешивалась в их мужские дела, но и не одобряла.

— И чего обязательно в бокс? — выказывала она иногда свое

неодобрение.— Пусть

бы ходил в гимнастику. Или бегал. А то —

по физиономиям друг друга колотить... Нашли

забаву! И так хулиганья кругом развелось,

только и знают, что дерутся... Вот тебе, Борька, приятно бить кого-

нибудь по лицу? — спрашивала она сына.

Борька пожимал плечами. Пока что они не особенно часто били друг

друга. Больше занимались общефизической подготовкой. Бегали, прыгали,

играли в баскетбол. Борьке это нравилось. Особенно нравилось прыгать. В

секции никто не умел это делать лучше его; хоть в длину, хоть в высоту — он

был бесспорным | чемпионом. Потому и пристала к нему кличка — Сверчок.

— Отлично, Сверчок! — нахваливал Борьку Олег Константинович. И

обращался к остальным: — Запомните, мужики: самое главное в боксе —

ноги. И характер! Без характера можете свои конечности отпилить и

выбросить. Как задние, так и передние. Понятно?

«Мужики» весело хохотали. Олег Константинович шутил иногда очень

смешно.

Что такое «характер», Борька представлял себе не слишком отчетливо,

но догадывался, что по этой части он слабоват. «Кругом в мать пошел»,—

недовольно ворчал иногда Иван Борисович. «Такой же размазня». Борька

молча выслушивал и не спорил.

Екатерина Павловна была женщиной молчаливой и податливой. Она

работала нянечкой в детском саду, и любимым занятием ее было вязание. Она

могла часами возиться с носками и свитерами для своих мужчин, перевязывая

их по два, по три раза, и ей это никогда не надоедало. Иван Борисович был в

семье полным хозяином, даже семейной кассой распоряжался он. Ссор у них в

доме почти никогда не бывало, потому что Екатерина Павловна обычно во

всем соглашалась с мужем. И Борька был таким же. Закроется в своей комнате

— и рисует там часами птичек да кораблики. Или рыбок кормит. Какой уж тут

характер! Ивану Борисовичу хотелось иногда плюнуть в сердцах, когда, придя

с работы, он заставал в доме мирную идиллию: одна сидит, как замороженная,

и вяжет; а другой присох к своим картинкам за письменным столом — и

тишина-а... Тишина — гробовая! Или того хуже: одна дрыхнет среди бела дня

на тахте — Екатерина Павловна любила в выходные днем поспать,— а другой

под бочок к ней подкатится — и тоже, как младенец, пузыри пускает. А ведь

двенадцать лет парню! Скажи кому, что под мамкину титьку до сих пор

жмется — засмеют ведь! Иван Борисович в таких случаях сильно возмущался.

— Вот тихушники, мать вашу! Как на кладбище! Ну она ладно, баба, а

тебе, Борька, не стыдно?! Хоть бы, что ли, в футбол с парнями поиграл. Или

подрался, на худой конец... Тьфу ты!

И он включал телевизор. Погромче. Чтоб жилым в доме пахло.

Тихушники молча разбредались. Борька шел гулять во двор, а

Екатерина Павловна — на кухню. Она там тихо ворчала на мужа, что не дал

поспать, но недолго и без особого зла.

Иван Борисович, уставившись в телевизор, раздраженно размышлял о

людской неблагодарности: он из кожи лезет вон, чтобы они наконец имели

все, что имеют другие, а они!.. Иногда ему просто хотелось их поколотить.

Обоих.

В конце января Олег Константинович объявил своим мушкетерам, что

через месяц, в День Советской Армии, их маленький мужской коллектив

примет первое боевое крещение: городская федерация бокса решила провести

соревнования во всех возрастных группах. Весть эта настолько обрадовала

Кузнецова-старшего, что он на следующий же день купил Борьке новую

форму: атласные трусы, белую майку и легчайшие импортные туфли-

боксерки.

Занятия в секции стали более строгими и направленными. Мушкетеры

увлеченно, до пота, вели бои с тенью и отрабатывали приемы нападения и

защиты. Заниматься стали три раза в неделю вместо двух.

После каждой тренировки Иван Борисович встречал Борьку

радостными вопросами: ну как? что Олег Константинович, доволен? как

дыхалка?

И именно в эти дни, в самом конце января, с Борькой что-то

случилось.

Они отрабатывали удар прямой левой: первый обозначает удар, второй

уходит под атакующую руку; и Борька работал в паре со Стасиком

Кирилловым, невысоким плотным мальчишкой одного с ним возраста.

— Порезче, Борис, порезче! — понаблюдав за ними, сделал замечание