Ноулз покачал головой.

— Никакой необходимости в этом нет. Если мы будем сидеть спокойно, нам хватит воздуха на несколько дней.

— Да дело не в воздухе, мистер Ноулз. Вы заметили, как здесь похолодало?

Я давно это заметил, просто не придавал значения. В моем состоянии — а мной владели страх и отчаяние — холод казался чем-то вполне естественным. Теперь я начал об этом задумываться. Когда отключился свет, отключилось и отопление. И теперь будет становиться все холоднее, и холоднее… и холоднее…

Мистер Ноулз тоже это заметил.

— Ну, ладно. Толстяк. Давай делать по-твоему. Я сел на костюм, пока Конски готовился к операции. Он снял с себя штаны, поймал один шар, раздавил его и обмазал клейкой массой правую ягодицу. А затем повернулся ко мне.

— Ну, птенчик, — давай, снимайся с гнезда.

Мы быстро поменялись местами, потеряв, несмотря на злобное шипение в дыре, лишь небольшое количество воздуха.

Конски ухмыльнулся:

— Ребята, а здесь удобно как в мягком кресле. Ноулз поспешно надел костюм и ушел, унеся с собой фонарь. Мы снова остались в темноте.

Через какое-то время Конски нарушил тишину.

— Джек, есть одна игра, в которую можно играть в темноте. Ты в шахматы играешь?

— Ну да, немного.

— Хорошая игра. Я играл в шахматы в декомпрессионных камерах, когда работал под Гудзоном. Может, поставим по двадцатке для интереса?

— Что? А, давай.

Он мог предложить поставить по тысяче — мне было все равно.

— Прекрасно. Королевская пешка на е-3.

— Ага — королевская пешка на е-4.

— А ты консерватор, да? Ты напоминаешь мне одну девицу, с которой я был знаком в Хобокене…

То, что он о ней рассказал, не имело никакого отношения к шахматам, хотя я доказывало, что в определенном смысле она тоже была консерватор.

— Слон f-4. Напомни, чтобы я рассказал тебе о ее сестре. Похоже, она не всегда была рыжей, но ей хотелось, чтобы люди считали, что она такой родилась. И она… Извини, твой ход.

Я начал думать, но голова у меня шла кругом.

— D-2 — d-3.

— Ферзь f-3. Так вот, она…

Он начал подробный рассказ. Я уже слышал однажды эту историю и сомневался, чтобы подобное когда-нибудь с ним происходило, во своим рассказом он меня несколько приободрил. Я даже улыбнулся в темноте.

— Твой ход, — добавил под конец Конски.

— Ох, — я уже не мог вспомнить положение фигур на доске. И решил подготовиться к рокировке, что в начале игры — всегда достаточно безопасно. — Конь с-6.

— Ферзь бьет пешку f-7. Шах и мат. С тебя двадцатка, Джек.

— Что? Этого не может быть!

— Давай, повторим ходы, — и он перечислил их один за другим.

Я мысленно провел всю игру заново и только тогда сообразил:

— Ах, черт меня побери! Ты же сделал мне детский мат! Он захихикал:

— Тебе надо было следить за моим ферзем, а не за этой рыжей из рассказа. Я громко расхохотался.

— У тебя есть в запасе еще какие-нибудь истории?

— Найдутся. — И Конски рассказал мне еще одну. А когда я попросил его продолжать, сказал; — Думаю, мне надо малость передохнуть, Джек.

Я вскочил с места.

— Все в порядке, Толстяк?

Он не отзывался, и мне пришлось искать его на ощупь. Когда я коснулся его лица, оно было холодным, а сам он молчал. Прижав ухо к груди, я услышал слабое сердцебиение, но руки и ноги его были словно изо льда.

Конски примерз к дыре, и я изрядно намучался, прежде чем оттащил его в сторону. Я нащупал корку из льда, хотя понимал, что скорее всего это замерзшая кровь. Я попытался привести его в чувство и тут же принялся растирать, но остановился, услышав доносившееся из дыры шипение. Я сорвал с себя брюки, потом мне пришлось понервничать, прежде чем я отыскал в темноте дыру, а когда я ее нашел — сел, плотно закрыв ее правой ягодицей.

Было ощущение, будто я сел на мощный ледяной насос. Затем тело словно обожгло. А через некоторое время я уже не чувствовал вообще ничего — кроме холода и тупой боли.

Где-то вспыхнул свет. Помигал и снова погас. До меня донесся лязг двери. И я что было сил закричал.

— Ноулз! — орал я. — Мистер Ноулз!

Фонарик снова замигал.

— Иду, Джек…

— Вам удалось… — громко зарыдал я. — Вам удалось…

— Нет, Джек. Я не смог пройти следующую секцию. А когда я добрался назад к гермодвери, то потерял сознание. — Он остановился, чтобы перевести дыхание. — Там воронка. — Фонарик перестал мигать и ударился о пол.

— Помоги мне, Джек, — странным голосом произнес он. — Разве ты не видишь, что мне нужна помощь? Я пытался…

Я услышал, как он споткнулся и упал. Я позвал его, но он не ответил.

Я попытался встать, но мне это не удалось — я застрял как пробка в бутылке…

Я пришел в себя, лежа лицом вниз, — подо мной была чистая простыня.

— Ну как, получше? — спросил кто-то. Это был Ноулз, одетый в пижаму и стоящий возле моей постели.

— Вы мертвы, — ответил я.

— Ничуть, — усмехнулся он, — Они вовремя добрались до нас.

— Что произошло? — Я смотрел на него, не веря своим глазам.

— Как мы и думали — взрыв ракеты. Беспилотная почтовая ракета потеряла управление и врезалась в туннель.

— А где Толстяк?

— Здесь!

Я повернулся и увидел Толстяка, лежавшего на животе, как и я.

— С тебя двадцатка, — весело сказал он.

— С меня… — Я обнаружил, что у меня без всякой причины текут слезы, — Ладно, с меня двадцатка. Но чтобы получить ее, тебе придется приехать за ней в Де-Мойн.

— Скорей, Аллан!

Домой, снова на Землю! Сердце ее бешено заколотилось.

— Одну минутку!

Она стрелой выскочила из комнаты, а муж замешкался, в последний раз проверяя, не забыто ли что-нибудь важное в опустевшем помещении. Из-за высоких грузовых тарифов на линии Земля — Луна отправлять багаж ракетой было чистым безумием, и они распродали все, кроме тех мелочей, что уместились в рюкзаке. Убедившись, что ничего не забыто, он двинулся лифту, где его уже поджидала жена. Они поднялись На административный этаж и подошли к двери с табличкой: «Жилищный отдел. Управляющая Анна Стоун».

Мисс Стоун угрюмо приняла ключи от квартиры.

— Мистер и миссис Мак-Рей, вы, в самом деле, от нас уезжаете?

Джозефина разозлилась:

— А вы считали, что мы передумаем?

Управляющая пожала плечами:

— Да нет, я еще три года назад поняла, что вы уедете, по вашим жалобам.

— По моим жа… Мисс Стоун, я не меньше других терпела все дикие неудобства в нашем… в вашем перенаселенном крольчатнике. Я не хотела бы обвинять лично вас, но ведь…

— Полегче, Джо! — одернул ее муж.

Джозефина вспыхнула:

— Извините, мисс Стоун.

— Пустяки. Мы просто по-разному смотрим на вещи. Я-то была здесь еще в те времена, когда весь Луна-Сити состоял из трех герметичных бараков, соединенных тоннелями, но которым приходилось ползти на четвереньках. — Мисс Стоун протянула супругам крепкую руку: — Будьте счастливы, землеройки, от всей души желаю вам этого! Удачного старта, счастливого пути и благополучной посадки!

В лифте Джозефина пробормотала:

— Землеройки, вот еще! Только потому, что мы предпочитаем нашу родную планету, где можно, по крайней мере, дышать свежим воздухом.

— Но ты ведь и сама употребляешь это словечко, — заметил Аллан.

— Да, когда говорю о людях, вообще не покидавших Земли.

— Мы с тобой тоже не раз говорили, что если бы обладали достаточным здравым смыслом, то никогда не покинули бы Землю. В душе мы с тобой землеройки, Джо.

— Да, но… Ах, Аллан, ты просто невыносим. Ведь это счастливейший день в моей жизни! А ты разве не рад, что едешь домой? Неужели не рад?

— Конечно, рад. Это же так здорово — вернуться! Верховая езда… Лыжи…

— И опера. Настоящая, живая опера! Аллан, поживем недельку-другую на Манхаттане, прежде чем уехать в деревню?

— Вот те раз! А я-то думал, что ты жаждешь ощутить дождевые капли на лице.