«Понятно», — сказала Эрриэнжел холодно. «Ну, теперь, полагаю, я должна покинуть твой дом, ведь я нарушила твоё правило».

Ондайн печально покачала головой. «Только если хочешь этого. Я слишком влюбилась в тебя, чтобы сейчас прогнать тебя».

Каким-то образом это был неудовлетворительный ответ. «Нет», — сказала Эрриэнжел. «Правило есть правило».

Мэмфис двинул зонд в обратном направлении, как раз к моменту, когда Эрриэнжел решила войти в запретную галерею.

Тэфилис покачал головой. «Это бесполезно — ты работаешь с поверхностным результатом. Она — одна из тех, у кого есть таймер на сердце. Она никогда не соответствовала твоим стандартам… хотя я не уверен, что кто-то может им соответствовать».

«Отвяжись от меня», — сказал Мэмфис, потея над панелью управления.

«Знаешь, Брат, ты постыдно непоследователен. С одной стороны, ты выбрал — очевидно из чистого художественного высокомерия — снимать в высшей степени нешаблонные любовные отношения, а с другой стороны, ты цепляешься за очень жёсткое личностное определение любви. Каким изощрённым внутренним механизмом ты это разрешишь?» Тэфилис изобразил выражение вежливого любопытства на своём худом лице.

«Любовь — это такое же закостенелое чувство, как ненависть, несмотря на то, что ты думаешь».

«О, да… ты рождён, чтобы возродить бессмертную любовь, не так ли? Ну, ты никогда не возродишь. Никогда! Люди живут слишком долго — ни одно такое хрупкое чувство не сможет пережить столетия». Тэфилис говорил как будто с глубокой уверенностью, но Мэмфис не обманулся.

«Замолчи, замолчи», — сказал Мэмфис, настолько полный ненависти, что едва мог говорить.

Но Тэфилис был прав.

Когда Мэмфис пришёл к ней сказать об их неудаче, он двигался осторожно, словно его грудная клетка была наполнена разбитым стеклом, а его красивое лицо было серым от изнеможения. Он, казалось, был прямо с места трагедии.

«Я сделал всё от меня зависящее», — сказал он.

«Уверена в этом».

«Хочешь посмотреть?» Мэмфис спросил это с такой очевидной болью, что Эрриэнжел согласилась посмотреть его запись — хотя в действительности она чувствовала больше опасение, чем любопытство.

Когда запись дошла до места, где Ондайн запретила ей смотреть на портрет, Эрриэнжел почувствовала внезапную глубокую острую боль сожаления.

«Думаю, она боялась, что я обижусь», — сказала она.

Мэмфис покачал головой. «Возможно».

«А что тогда?»

«Я думаю, она хотела избавить тебя от этого знания: чтобы ты никогда не смогла узнать её так, как она знала тебя. Она была так стара, а ты была так молода».

Эрриэнжел посмотрела в сторону Мэмфиса, внимание которого было обращено на экран. В это мгновение, не смотря на своё молодое тело, он выглядел на тысячу лет. Внезапно ей в голову пришла мысль о том, сколько он работает в своих Садах Страсти.

Когда запись подошла к своему печальному финалу, он откинулся назад и закрыл глаза.

Эрриэнжел смотрела на него, очарованная. Через некоторое время дыхание его выровнялось и стало глубже. К её изумлению, он заснул.

Во сне к нему вернулась его красота. Его лицо разгладилось и стало простодушным, и Эрриэнжел поняла, что почему-то взволнована.

Сама она не была склонна поспать.

Часом позже он всё еще спал, а ей стало очень тревожно. Она обнаружила, что парит над Мэмфисом, любуясь им. Она подумала о его доброте и обходительности, его интеллекте и сострадании. Она посмотрела на его сильные, грациозные руки, которые лежали раскрытые на его коленях, и ей стало интересно, как бы он дотрагивался до неё, будь они любовниками.

Она вздохнула. «Я и раньше соблазняла спящих мужчин», — пробормотала она и разделась.

Когда она положила руку на его плечо, он неестественно быстро проснулся. Его глаза распахнулись и на секунду ей показалось, что в них нет никакого замешательства, которое обычно свойственно при внезапном пробуждении, что он полностью осознаёт ситуацию: её руку на своём плече, её обнажённое тело, её колотящееся сердце.

Но он взял её за руку и повёл в спальню, и она на долгое время забыла обо всём.

Позднее, лёжа в его руках, она спросила его, почему он так долго добирался до её постели.

«Я думал, у меня были убедительные причины», — сказал он. «Я пытался сохранить свою художественную объективность — как бы я смог должным образом разведать твоё сердце, если бы любил тебя? А что ещё более важно… ты была моей рабыней… плохой способ начать для возлюбленных. Я не хотел, чтобы ты думала о себе так. Я не хотел, чтобы ты действовала по долгу». Его лицо всё ещё хранило ту незаметную наивность.

«Я по природе не послушна долгу», — сказала она, смеясь.

Его лицо внезапно помрачнело. «Тэфилис сказал, у тебя таймер на сердце».

«Он сказал?»

«У тебя есть?»

Она откинула простыни и поднялась. Она подошла к буфету и трясущимися руками наполнила бокал зелёного вина.

«Если у меня и есть таймер, он ещё не запущен». Она сказала это с большим гневом, чем намеревалась.

«Прости», — сказал Мэмфис несчастно. «Меня разочаровывали… много раз».

Он казался таким страшно расстроенным, что её гнев улетучился. Она подошла к постели и предложила ему бокал. Пока он пил, она пробежалась пальцами по жёстким граням его груди. «На самом деле ведь нет проблемы, не так ли? Я — всё ещё ваша собственность.»

Он покачал головой. «Нет. Я не могу владеть женщиной, которую люблю. Завтра я погашу компании твой договор и выкуплю твоё Гражданство». Он ухмыльнулся неожиданно по-мальчишески. «Тэфилис будет ненавидеть это».

И хотя по-началу она не могла в это поверить, её пленение закончилось.

Утром Мэмфис стоял рядом, пока медустановка восстанавливала татуировку её Гражданства. Когда с этим было закончено и Эрриэнжел снова стала свободной женщиной Дильвермуна, она почувствовала окрыляющее счастье — пока не заметила уныние, окутавшее Мэмфиса.

«В чём дело?»

«Ты теперь уйдешь? Могу одолжить мою машину, если хочешь.» Его лицо было полно печального ожидания.

«Ты пойдёшь со мной?»

Его глаза заблестели и он неуверенно улыбнулся. «Если хочешь. На какое-то время».

«На какое-то время», — согласилась она. «Посмотрим, как пойдёт».

Их совместное времяпровождение шло замечательно.

Она выяснила, что некоторая часть её личного состояния не была затронута крахом Ларимоуна и местью Эрбрэнда. Она сняла квартиру в лучшем квартале Бо’эме.

Там жили она и Мэмфис. В дали от своего брата и Садов он, казалось, расцвёл, стал менее одержимым. Время от времени он возвращался к себе на работу, на неделю или две — но эти расставания лишь делали их воссоединения более сладкими. Помня свою беду с Ондайн, Эрриэнжел никогда не спрашивала Мэмфиса о его работе, и никогда не просила показать ни одно из его творений.

Но когда он уходил, она иногда задумывалась, а не работает ли он с новым и более красивым рабом.

Тем не менее, он всегда возвращался к ней и его глаза были нежны от любви.

Её жизнь казалось совершенной, каждый день протекал, не оставляя ничего, кроме надлежащего количества замечательных воспоминаний.

В действительности, каким-то неуловимым образом она не могла полностью понять как, её жизнь стала налаженной, лишённой сложности, свободной от мелочных деталей существования. Казалось, жизнь почти стала последовательностью главных моментов, незамутнённой повседневной банальностью. Она объясняла это отчасти контрастом со временем, когда она была рабом… а отчасти тем, как художественно Мэмфис посвящал себя её счастью.

Он был очень хорош в том, как сделать её счастливой. Ей было интересно, уж не знал ли он её лучше, чем она сама себя, насколько он был сведущ в том, как не обременять её печалью. Каким-то образом, он всегда мог заставить вещи выглядеть по-другому.

Прошёл год прежде, чем ей стало неспокойно.