Шхуна «Восток» заходила на одни сутки в Импе­раторскую гавань. Командир ее, Римский-Корсаков, со­чувствуя команде транспорта, оставил сахару, чаю, шесть ведер вина и 112 банок консервов, но всего этого было далеко не достаточно. В команде «Ирты­ша» насчитывалось 12 больных.

Положение зимовщиков в Императорской гавани было отчаянное, и Геннадий Иванович всю свою энер­гию направил на то, чтобы облегчить их участь. Опытный путешественник и знаток края, Орлов объ­яснил, что летний внутренний путь в эту гавань го­раздо удобнее зимнего. Для того чтобы зимою про­везти груз, необходимо по дороге хотя бы в трех мес­тах иметь запасы корма для собак. Это требовало времени, а в пустынной, отдаленной гавани, среди снегов и свирепых буранов умирали от голода и хо­лода люди. Каждая минута промедления могла стоить человеческих жизней. Буосе был виноват во всем.

Невельской клял себя за то, что доверился майору. Сам человек доброжелательный, всегда стремящийся как можно лучше исполнить дело, порученное ему, и за свою короткую деятельность на берегах Амура воспитавший такое же отношение к обязанностям и у своих помощников, он никак не ожидал, что Буссе по небрежности или, может быть, по злой воле по­смеет подвергнуть людей смертельной опасности.

Для того чтобы побыстрее доставить к месту бедствия муку, сахар, водку, чай, медикаменты и т. п., оставалось одно, хотя и не совсем верное средство: отправить туда груз через Сунгари, ибо путь этот считался менее трудным, чем путь, по которому про­шел в Петровское Орлов. Невельской немедленно вы­звал к себе Афанасия и объяснил положение.

Решено было, что Афанасий с помощником на восьми оленях отправятся в Мариинский пост и, взяв оттуда запасы, погрузят их на оленей и двинутся к Бошняку. Там они оставят оленей на пищу команде, а сами постараются охотой добыть свежего мяса.

Орлов был так изнурен пятимесячным путешествием, что, несмотря на его горячее желание помочь товарищам, никак нельзя было разрешить ему отпра­виться в новое странствие, прежде чем он не наберет­ся сил. Доктор утверждал, что штурман не сделает и 150-200 верст, как окончательно обессилеет.

В Мариинский пост Невельской послал также Разградского, чтобы он попытался, независимо от Афанасия, оказать помощь бедствующим в Импера­торской гавани.

Разградский и начальник Мариинского поста Пет­ров нашли гиляка, который с четырьмя оленями со­гласился отправиться к Бошняку, но уверял, что раньше начала марта он не сможет пройти через рых­лые снега на перевалах. Договорившись с ним, Разградский стал искать других способов оказать помощь бедствующим. Он сам отправился на Сунгари и уго­ворил двух гольдов везти продовольствие. За сутки до выезда гольдов Разградский послал нарты с со­бачьим кормом вперед, как подставу. После четырех­дневного пути, во время которого пройдено было око­ло трехсот километров, в селении гольдов, у истоков реки Мули, Разградский и гольды догнали ушедшую вперед нарту с собачьим кормом. Отсюда до Императорской гавани оставалось немногим более двухсот километров. Гольды надеялись пройти это расстояние в 5 дней и 4–5 февраля с продовольствием быть у Бошняка.

Разградский распростился со своими спутниками и отправился «домой», в Петровское, через Сунгари и Мариинск, а гольды поехали в Императорскую га­вань.

Двадцать третьего февраля они вернулись с доне­сением от Бошняка. Он писал, что цинга свирепству­ет, пять человек уже умерло.

«Я ожидал этого, иначе быть и не могло, потому что сюда, где все было приготовлено только для зимовки на 8 человек, вдруг собралось 75 человек и по­ловина из них, т. е. команда «Иртыша», буквально без ничего. Уповаю только на бога и надеюсь, что скоро получим от Вас, что надо для обеспечения на­шей участи... Я очень сожалею, что Н. В. Буссе, отправивший без продовольствия «Иртыш» в пустыню не видит всех последствий своей эгоистической ошиб­ки. Он бы убедился тогда в полной несостоятельности своих воззрений: проживать в Тамари-Анива, где лю­ди сразу же были размещены в сухих зданиях и где можно достать продовольствие, не то, что в пустыне. Он задался какими-то неуместными политическими воззрениями, здесь гибельными и к делу не идущими. Не в таком же ли положении была бы и команда на Сахалине, как здесь, если бы следовать его неумест­ным воззрениям?»

Требовалась срочная помощь товарищам. Орлов настоял на том, чтобы его также послали на выруч­ку. Он немного оправился от истощения, хотя еще был слаб, и Невельской согласился наконец отпус­тить его. Мужественный старик на двух тяжело гру­женных картах в жестокий мороз двинулся в путь. С Орловым на имя Бошняка была отправлена ин­струкция, касающаяся дальнейших исследований и передвижения постов к югу с наступлением навигации.

Незадолго до отъезда Орлова пришла почта из Аяна. Генерал-губернатор Муравьев уведомлял, что экспедиция Ахте, направленная в Удский край, в ре­зультате тщательных исследований Яблонового хребта возле Верховьев реки Уды подтверждает донесе­ние Невельского о том, что никаких китайских погра­ничных знаков там нет.

Кроме того, он сообщал, что объявлена война с Турцией и ожидается разрыв с Англией и Франци­ей и что царь, несмотря на самовольные действия Не­вельского, занятием Сахалина, Де-Кастри и откры­тием Императорской гавани остался доволен и ожидает дальнейших шагов по окончательному утверж­дению во всех занятых пунктах. Далее Муравьев из­вещал, что в Забайкальской области строится для Амура пароход «Аргунь».

В этой же почте оказалось другое письмо генерал-губернатора, служившее первым вестником надвига­ющейся на Невельского опалы. Не принимая во вни­мание всех обстоятельств дела, Муравьев делал рез­кий выговор Геннадию Ивановичу за тон переписки с правлением компании в тот период, когда Невель­ской так яростно боролся, чтобы спасти от гибели членов экспедиции, обреченных на голод распоряже­ниями правления.

«Вследствие полученного мною секретного письма и сообщения мне различных официальных бумаг Ваших в главное правление, я, к сожалению, должен заметить Вашему высокоблагородию, что выражения и самый смысл этих бумаг выходят из границ прили­чия и, по моему мнению, содержание оных, кроме вреда для общего дела, ничего принести не могло; в заключении этом Вы убедитесь сами, прочитавши прилагаемую при сем в подлиннике записку главного правления Российско-Американской компании, пре­провождаемую к Вам и для руководства. Неудоволь­ствия Ваши не должны были ни в коем случае давать Вам право относиться неприлично в главное правле­ние, место, признаваемое правительством наравне с высшими правительственными местами...»[55]

Несмотря на это письмо, Невельской все же мог быть более или менее спокойным за свои действия, но его жестоко мучило тяжелое положение в Импера­торской гавани. Дома тоже было не все благополуч­но. Родилась вторая дочь, Ольга, мать снова не мог­ла кормить ее и от горя заболела.

Все это было тягостно. Над личной судьбой Не­вельского тоже собирались тучи, и одним из мрачных вестников грозы был Буссе, за короткий срок успев­ший натворить много зла.

В конце февраля из Тамари-Анива прибыл с поч­той Самарин, служащий Российско-Американской компании, в суровых зимних условиях пересекший по длинной оси весь Сахалин, по льду перешедший Татарский пролив и благополучно добравшийся до Петровского. Он привез донесение от Буссе, а также подробный и интересный журнал Рудановского.

XXIV. НА САХАЛИНЕ

После отъезда Орлова на «Иртыше» жизнь в Тамари-Анива пошла по-старому.

Рудановский готовился к экспедиции для исследования южной части Сахалина, чтобы на основании полученных данных составить карту. Точной карты острова еще не существовало.

Но у Буссе были свои представления о стоящих перед ним и его помощниками задачах. Прежде все­го он хотел построить «крепость», так как ожидал с минуты на минуту нападения «инородцев» и боялся этого нападения.

Рудановский, офицер деятельный и знающий, жи­вя под начальством Буссе, много неприятностей тер­пел от самонадеянного невежества и мелочной при­дирчивости майора. Он мечтал об исследовательской работе, а Буссе поручил ему следить за тем, как из­мученные непосильным трудом и плохим питанием матросы таскают бревна, то есть заниматься делом, с которым отлично мог бы справиться любой урядник или боцман.