глазами, а в голове было такое же тусклое: что делать?

Перебравшись через подмерзшую греблю, за которой уже невдалеке чернели

олешницкие хаты, пошла не деревней, а по приболотью, тропкой. Никого не

хотелось видеть, хотелось быть одной со своей заботой, со своей тайной. В

голове так и не прояснялось, так и не знала точно, что сделать. Знала

только одно: надо зайти к тетке, мама просила...

Вот уже глинищанское кладбище, глинищанские хаты.

Огороды с одной стороны наползают на болото. Взгляд невольно поискал

лесок за другим концом деревни, почувствовала, как тоскливо стало в груди:

там Захариха. Хата на отшибе, в лозняках. Одна, как ведьма... А чуть

поодаль - озеро, страшное "око"...

Хадоська пошла к тетке, беспокоясь только об одном - чтобы не заметили

ничего, не подумали плохого.

Тетки дома не было, уехала с дядькой на луг. В хате только играли дети.

Хадоська вынула из платка гостинец, дала каждому по сушеной груше,

исполнила волю матери - положила на стол связку грибов. Поговорив сама не

помня о чем, погладила по головке младшего и стала снова собираться в

дорогу.

Сначала она пошла не в ту сторону, где было озеро и где жила знахарка,

а будто в Курени. За глинищанским выгоном сворачивала в болотный лозняк

тропка, по которой пробирались в Курени, когда подсыхало болото, - по ней

до Куреней было намного ближе. Хадоська и пошла по этой тропке. Но версты

через полторы она с этой тропки перебралась на другую, которая вела к

речке. Вдоль речки, лозняком, она и надумала идти к озеру, к Захарихе.

"Пойду лучше к Захарихе, - решила она. - Сделает - и знать никто не

будет... Как и не было ничего..." Успокоив себя, она шла уже легко и

быстро, с той ясностью и уверенностью, которая появляется, когда знаешь,

что надо делать.

Но чем ближе подходила она к месту, где жила знахарка, тем больше

легкость эта и уверенность исчезали. Нарастал страх: Захариха с нечистой

силой, говорят, знается. С ведьмами встречается...

Она пошла тише. Какой неприветливый день, какой унылый этот голый

черный болотный кустарник! Густая холодная вода в речке, трава подмерзшая,

мокнет в воде. Самой холодно становится. Холодно и неуютно. Думать не

хочется. Ничего не хочется... "Не пойду к ведьме... Грех - к ведьме..."

Из-за чахлого ольшаника выглянула чистая, с редкими островками кустов

прогалина, дальше - тростниковые заросли. На прогалине там и тут лужи,

темная полоска воды в тростнике. Невольно остановилась. Озеро.

Сразу, как только ступила на прогалину, почувствовала, как прогнулась,

зыбко закачалась под ногами топь - вот-вот прорвется. Тут обычно стояла

вода, просто за лето сошла немного, сушь была такая! Холода прихватили

лужи ледком, кочки затвердели - потрескивают, лед кряхтит, лопается.

Чувствуя, как прогибается под ногами зыбкая тропка, невольно пошла

осторожнее, чтобы не провалиться. Тут же спохватилась, устало подумала:

теперь все равно, прорвется не прорвется, бояться нечего. И все же ступала

осторожно...

Ну, вот и все. Сейчас... Там, за тростниками... А тростник - перед

лицом... Шаг, еще шаг... Тишина какая... Нигде ни души... Никто знать не

будет... "Не поминайте лихом, мамочко, татко!.. Не суди, боже, ты же

видишь, иначе нельзя!.." Шла как во сне, провалилась одной ногой по

колено, еле удержалась на кочке, двинулась дальше. Вот уже тростник, он

почти всюду в воде. Надо поискать сухих кочек, подобраться к глубине...

Там, где "око", говорят, провалилась церковь. Было ровное, сухое место,

а провалилась церковь, и стало "око" - озеро. Не такое, как всюду, - без

дна...

Вот тут, возле лозового куста, посуше... Можно подобраться ближе, за

бережком - чистая вода. Глубина...

Почувствовала, как горит нога, взглянул а: на лаптях, на икрах черное

тесто стынет. Вытерла краем свитки грязь - кожа красная, аж саднит от

холода! И вода, видно, студеная!.. Не стоять, не думать, скорее - туда!..

Трясина прогнулась глубже. Вот-вот прорвется. Какая же она черная,

ужасная, глубина "ока"! Удивительно - без дна!

Все речки и озера имеют дно, а тут - без дна! Потому оно такое черное,

страшное! Недаром его черти любят!.. Только два-три шага... И все. И

бездна!.. Показалось вдруг - что-то тянет туда, в бездну! Голову кружит!..

Ужас наполнил Хадоську, сковал холодом. Хадоська уцепилась рукой за сырую

ветку куста - только бы удержаться!

Показалось, чувствует: оплывает, ползет вниз тропка ..

А то, неизвестное, страшное, все влечет, тянет в глубину, кружит

голову... Хотела отойти, отбежать - и сдвинуться с места не могла. То,

страшное, будто держало за руки, за ноги!.. "Мамочко, татко!" - застонала,

закричала Хадоськз, но голоса своего не услышала. Голоса не было. Словно

онемела! ..

Она шагнула, еще не соображая ничего. Чувствовала, что кто-то смотрит

вслед, боялась оглянуться. Страх переполнял ее, но она шла. Топь оползала,

прогибалась, шипела под ногами, но Хадоська не думала теперь о том, что

может провалиться. Чувствовала позади только то страшное, что тянуло в

черную глубину...

Она была уже недалеко от ольшаника, росшего вокруг прогалины, как

услышала внезапно странный треск. Треснула сухая ветка, но она не поняла,

что это. Неожиданный звук заставил ее прийти в себя, она встрепенулась и

дико рванулась в сторону леса...

2

Отбежав от озера, Хадоська не сразу успокоилась. Долго бежала по

ольшанику, боясь оглянуться, пока стала осознавать, где оказалась и куда

надо идти.

Ни снегу, ни инея тут не было, и даже теперь густой лозняк казался

удивительно темным. Место было глухое, хотя бы след где-нибудь попался на

глаза. Она шла наугад, заблудилась совсем, незаметно подошла к самым

Глинищам - за деревьями, совсем близко, на взгорье, увидела огороды, хаты.

Только тогда поняла, куда забрела, как отыскать Захариху.

Вот и темная, приземистая хата, которую искала. Черные окна, крыша

нависла, зеленая, струпчатая. Над хаткой вьется дымок. Хадоська взглянула

с подозрением, не увидит ли чего в том Дыму. Нет, дым как дым.

Хадоська стояла, отдыхая, чувствовала, как мерзнут ноги, но стучать не

спешила. Постепенно сгущались сумерки, деревья темнели, сближались,

надвигались плотной стеной.

Когда осмелилась наконец постучать, из хаты за дверью послышалось

осторожное:

- Кто тут? - Голос был низкий, словно простуженный.

- Это я... - выдавила Хадоська.

- Кто? Не узнаю... Авдоля?

- Я... Хадоська...

- Какая Хадоська?

- Из Куреней,..

- Из Куреней?

В хате звякнул засов, дверь слегка приоткрылась, и в узком просвете

появилась голова. Окинув взглядом пришедшую, женщина открыла дверь смелее

и впустила Хадоську.

Сразу же, как Хадоська вошла, засов звякнул снова.

В хате было уже совсем темно, и Хадоська, словно слепая, остановилась.

- Вот тут - лавка, - потянув за рукав, посадила ее знахарка. Минуту она

молчала, и это молчание показалось Хадоське долгим и зловещим. Хадоська

вдруг почувствовала на себе взгляд, странный в такой темноте. Как знахарка

могла что-либо видеть сейчас?

- Что у тебя? - просипела наконец женщина. - Болит что?

Хадоська почувствовала, что лицу стало жарко. Не могла вымолвить слова.

- А ты, если что такое... не д"май ничего!.. Не стыдись.

Хадоське снова показалось, что знахарка в темноте приглядывается к ней,

чего-то ждет. Но, как и прежде, Хадоська молчала, смущенно, настороженно.