Подними их над болотной топью, покажи - что вокруг делается, что впереди

будет!

Ты же сам много видел, знаешь немало! Заинтересуй других, зажги их!

- Пробовал.

- И что? Не поддаются? - Глаза Апейки стали острыми.

- Туго. Не любопытный какой-то народ у нас. Темный, известно...

- Все темные, пока не станут зрячими. Работать нам надо с ними,

по-ленински - терпеливо, с верой в них, с любовью! С ленинской любовью. Не

отчаиваться сразу, работы тут не на день и не на год.

Подбежал раскрасневшийся Дубодел. Апейка обратился к нему:

- Вот тут Миканор беспокоится, чтоб не подвели Олешники.

- Выйдут все. Как один, - поклялся Дубодел, взглянув на Миканора так,

будто тот оскорбил его.

Вскоре Апейка с Дубоделом ушли в сельсовет, а Миканор, простившись с

ними, направился в лавку. Возле лавки его опять остановили, приступили с

расспросами о дороге, о куреневских новостях. В лавку Миканор еле

протиснулся. В духоте, насыщенной запахом дегтя, керосина, пота, витал

праздничный говор, висел табачный дым. Пока Миканор пробрался к прилавку,

и сам вспотел, хоть рубашку выжимай.

Кос не было. Мужики, услышав вопрос Миканора, стали ругать кооперацию -

что за лавка, если в ней косы перед сенокосом не достать, - удивляться

Нохиму, у которого всегда все есть, пусть дороже, но зато без пая.

Лавочник, невзрачный, косоглазый дядька, давно привыкший к таким

разговорам, только весело покрутил головой: охота чесать языком без

толку...

Купив спичек, книжечку "Что надо сделать, чтобы хорошо родила рожь",

Миканор опять выбрался на свободу, на солнце, зашагал к дому, где жил

Гайлис: нельзя же было уйти из деревни, не повидавшись с ним. Если он и

теперь в поле, то придется спросить у старой злюки дорогу и разыскать его

там...

Но Гайлис был дома, только что выпряг коня из телеги, на которой лежал

плуг. Худощавый, длинный, с сухим, угловатым лицом и чубиком желтых волос,

он тотчас пошел навстречу, слегка прихрамывая, но вместе с тем по-военному

четко. Синие глаза глядели мягко и как будто смущенно, а пожатие руки было

крепким, энергичным.

- Давно уже не было! - засмеялся он глазами.

Говорил Гайлис с акцентом. Слова,-которые он только что произнес,

прозвучали так: "Тафно фжэ нэ было!" Миканор знал, что над говором Гайлиса

многие подсмеивались, но Миканор будто и не заметил акцента, - такое

уважение внушал удивительный латыш, бравший мятежный Кронштадт и видевший

вблизи Ленина...

- Садись, - пригласил Гайлис. Они сели на бревно возле хлева. Гайлис

снова ласково засмеялся. - Тафно фжэ нэ было! Три месяца?

- Три...

- Давно. Как бирюк в лесу! А мы тут, брат, такие дела заворачиваем!

Во-первых, в Олешниках и Глинищах - машинные товарищества. В Олешниках -

еще и молочное! - Гайлис произнес по-детски: "молёчное". И по-детски

радостно синели добрые глаза.

Миканора это также обрадовало, но, как и тогда, когда из письма Мороза

узнал об успехах Киселева, к радости примешалась зависть, грусть: снова

будто услышал упрек себе.

- Клуб стал клубом! Каждый вечер открыт. Библиотека.

Кружки: агрономический, антирелигиозный, драматический.

Подготовили веселый спектакль. Называется "Примаки", Написал Янка

Купала. Очень смешная вещь - люди животы понадрывали! Мы этот спектакль

возили показывать в Глинищи и Княжицу. Тоже смеху было!

- К нам бы приехали!..

- Приехали бы. Так дьявол его знает, как добраться!

Артисты могут утонуть! Вообще, брат, твои Курени мне - как больной зуб.

Очень болит. Как флюс. В кооперацию половина не вступила!

Когда разговор зашел о гребле, из хаты вышла полная приветливая

молодица с полными голыми руками, позбала обедать. Миканор, хотя и видел

ее не первый раз, чувствовал себя немного неловко: толком не знал до сих

пор, кем она доводилась Гайлису, эта привлекательная вдовушка-солдатка,

приютившая бездомного, доброго латыша. Жена не жена, все вокруг говорили,

что свадьбы не справляли, а гляди ты - беременная, через месяц-другой

родит...

Странная была у них жизнь, странное и знакомство. Только один вечер

побыл у Любы Харитонихи взводный Гайлис, когда гнали за Припять банду

Балаховича, но и через год среди всех военных дорог не забыл тропки к ее

хате. Вернулся, осел возле вдовы ..

Хотя - куда было податься ему, молодому, одинокому, если родной угол

остался где-то там, по ту сторону границы...

Гайлис пригласил Миканора пообедать, но тот отказался:

некогда, мол, надо добраться домой засветло. Договорившись обо всем,

что касалось начала работ на гребле, он вскинул на плечи две тяжелые

связки топоров и лопат, которые Гайлис вынес из сеней.

- Это груз! Если поскользнешься - сразу на дно! - засмеялся Миканор.

Через минуту, согнувшись под тяжестью ноши, он уже шагал к болоту.

3

Ходил по дворам, заглядывал в хаты, в хлева, на пригуменья, - где бы

кого ни встретил, приказывал завтра утром выходить на греблю. Рядом

покорно плелся Грибок, то поддерживал Миканора несмелым "эге", то стоял

молча.

Снова пришлось Миканору не одного уговаривать, не с одним ругаться

Будто и не было никакого собрания, никакого постановления - хоть начинай

все сначала. Правда, Чернушка, к которому Миканор с Грибком завернули

раньше всех, слова не сказал против, но зато жена его так набросилась,

проклиная и болото, и греблю, и собрание, что Миканор вышел из хаты, не

дослушав всего.

Василь Дятел, услышав приказ Миканора, недовольно засопел, хггвед глаза

в сторону.

- Тут со своим неуправка... И без того как уж крутишься...

- Позже труднее будет оторваться на греблю, - Трудне-то труднее... Да и

теперь...

Иван Зайчик встретил весело, сказал, что охотно придет - если только

Миканор с Грибком угостят водкой.

- Поставь, Миканорко, бочку горелки, так не то что я - все бросятся

наперегонки! Ей-богу, Миканорко, прилетят, вот увидишь! Только скажи -

сразу прилетят!.. Можно, конечно, горелку и не везти, а только пообещать -

будет, мол! А потом, как соберутся, скажешь - нет!.. Вот смеху будет!

Ларивон, которому надо было приехать с конем, заявил наотрез:

- Что я - горбатый? Другие - без коней, а мне так коня гробить!..

- Приходи без коня! - вскипел Миканор. - В болото полезешь, канаву

копать!

Казалось, после всех этих споров, всех огорчений каким приятным должно

было показаться вежливое обхождение Глушака, который не только сразу

пообещал, что обязательно пришлет Евхима с конем, но даже похвалил, что за

хорошее дело взялись. Хотя так же вежливо, без лишних слов, проводил

Глушак их за ворота, у Миканора было такое ощущение, будто он прикоснулся

к чему-то скользкому, холодному.

Всю деревню обошел Миканор, не пропустил ни одного двора. Возвращался

домой уже затемно, усталый, возбужденный, думал: снова стольких пришлось

уговаривать, упрашивать, упрекать - будто эта гребля не всем, а ему одному

нужна.

"Вот же люди! Что б ни велел сделать - все наперекор. Как будто беду им

какую готовишь..."

Утром в распахнутой холщовой сорочке, босоногий, вышел на крыльцо,

огляделся вокруг, прислушался: собираются на греблю или не собираются?

Увидел за изгородью Василя, поившего коня из желоба, по холодноватой,

росистой траве подошел к парню, поздоровался.

- На греблю собираешься?

Василь отвел глаза в сторону, буркнул, словно отмахнулся:

- Пойдет кто-то ..

- Почему - кто-то?

- Ну, может, дед пойдет.

- Почему дед? А ты?