могут принять, казалось - V бы, такое хорошее, надежное начинание!

Дубодел махал руками, утихомиривал:

- Граждане куреневцы!.. Граждане!.. Это же не базар!.. Граждане,

прошу!..

- Дядьки! И тетки! Ей-бо, перед чужим человеком! - помогал ему Грибок.

- Тихо! Дайте сказать! - ворвался сильный, решительный голос Хони.

- А чего тут молчать! Чего играть в прятки!

- Правду надо говорить!

- Не нужна она, эта гребля. И всё!

- Как пятое колесо!

- Обойдемся!

- Дайте сказать человеку!

Не впервые видел Апейка - на хорошее, для них же необходимое дело люди

не хотели давать согласия. Не хотели, он знал, отчасти потому, что это

нарушало спокойствие, привычное, устоявшееся, надежное, влекло за собой

новые заботы и неизвестность. Но была и другая причина этому нежеланию:

так уж велось - всякое новое дело вызывало тайное или явное недоверие.

Словно заранее было известно, что кто-то на этом деле думает выиграть,

кто-то другой, а не они...

Апейка знал, откуда это недоверие, заскорузлое, цепкое, как болотные

корни. Он не тешил себя обманчивой надеждой: не день и не год врастала в

людские души эта подозрительность - не за день и не за год искоренишь ее.

Поэтому он здесь, на собрании, не только не поддавался какому-нибудь

разочарованию, но даже и не удивлялся. Не удивляло его и то, что им так

жалко было устоявшегося, затхлого покоя:

тот, кто век живет на болоте, не мог не привыкнуть к ядовито-зеленой

красоте ряски...

Апейка стоял, молча слушал гомон, ждал: пусть выговорятся, отведут

душу, остынут. Остынут - будут рассудительнее. К тому же до Апейки

донеслись два-три голоса, одобрявших мысль о строительстве гати.

- Конечно, можно и так оставить, как было, - заговорил он, когда гомон

утих, - можно не делать гребли. Можно обойтись, как тут кто-то сказал.

Отцы и деды жили без нее, верно. Сидели в болоте, в топях, не было спичек,

керосина - обходились без них. Не было хлеба - обходились и без хлеба.

Коры, желудей, слава богу, вдосталь. Спокон веку жили так отцы и деды -

как паны жили! Задыхались от дыма, пухли с голоду, умирали без помощи. А

если уж сильно припекало, пробивались и сквозь эту душегубку. Ломали

телеги, топили коней, сами, может, тонули?!

- Бывало... Хоня Матрунчинл . Перед колядами уже...

- Хоня! А Василь Торба? С конем...

- Вспомнили! А Сахвея Петрикова? .. -

- Оно правда, и осенью, и летом, как арестанты какие.

Ни отсюда, ня сюда...

- К свату вроде в гости и то не выберешься!

- Что к свату, к девке чужой - и то! - заржал Ларивон.

- Тебе девки только и на уме! -

- Кому что! Кому - вдовы, а кому - девки!

Апейка переждал, пока гомон немного уляжется, потом снова ринулся в

наступление:

- Вот я и говорю: надо, чтоб человек жил как человек, а не как зверь.

Чтоб не задыхался от дыма, не пух с голоду.

Чтоб не пропадал век в темноте и не боялся никого и ничего.

Вот вам тут не давала спокойно вздохнуть бандитская шайка. Ползала тут,

угрожала, грабила. Без опаски ни в лес не пойдешь, ни дома не поспишь.

Может, не один из вас ругал власть за то, что так долго с шайкой этой

справиться не может! А как справиться с ними, помочь вам, если тут

попробуй доберись до вас с милицией или красноармейцами! Вы вот упрекаете

нас, что землеустройство до сих пор не проведено! Правильно упрекаете, -

но подумайте хорошенько, почему так случилось?

- Да разве мы против? Мы ж только о том, что нам это не под силу!

- Надорвемся, а не сделаем!.. Коней замучим - и только!

- И сами замучаемся!

- Да о себе говорить нечего! Сам отойдешь, а без коня как потом, по

хозяйству?

- Вот чтоб власть взялась!

Тут вдруг вскочил Миканор, за весь вечер не проронивший ни слова.-

- Вот не люблю это наше нытье! Ну прямо слушать неохота! Еще и за топор

не взялись, а уже стонем - спина болит!

- А не болит?

- Тебе хорошо, отъелся на армейских харчах!

- Отъелся или не отъелся - не о том разговор. Как отъедаются на службе

- все мужчины знают. А кто из хлопцев или женщин не знает, так

расспросите. Не о том разговор. Ныть и стонать, не тюкнувши топором, не

положив хворостины в греблю, - вот что плохо! И собака его знает, докуда ж

мы будем сами от добра своего отворачиваться?!

- Нас, ей богу, как телят- дурных, тычут к корове, а мы - будто нас

резать собираются. Будто добра себе не хотим... Вот тут товарищ Апейка

говорил о телегах, о земле, о бандитах.

Правильно ведь говорил, ей-бо! А вот как мучаемся мы со своими

жерновами! Ветряки же в Олешниках, туда не доберешься! Аж жалко смотреть

на бедных наших женщин и детей, как они мучаются! А то еще и пожилая мать

- не секрет - часто бывает, надрывается, чтоб смолоть что-нибудь!

Кое-кто из мужчин сильнее задымил цигарками, женщины же начали

вздыхать, сокрушенно качали головами:

правду говорит, горе без ветряков! А в Олешниках их целых два, и так

быстро, хорошо мелют!

- Да не о том речь. Гребля, конечно, дело неплохое, кто против?

- А если не против, так не надо, ей-бо, плакать да стонать! И не

надеяться на кого-то другого, а браться за нее!

- Да тебе ли, Миканорко, говорить: ведь целый год как черт лысый

крутишься! Дня свободного нет!..

- Можно найти! Если захотеть.

- Зимой же не будешь. Снег...

- Зимой - не секрет - можно заготовить, подвезти все.

А летом, отсеявшись, можно ухватить какую-нибудь неделю!

- Ухватишь тут. Один возьмется, а остальные - цигарку в зубы и будут

поплевывать.

- Один будет надрываться, а другой на мураве качаться!

- Никто не будет качаться! Если решим, чтоб всей деревней, так и приказ

будет: всем идти!

- А если кто, грец его, не пойдет? Возьмет - да и не пойдет!

- Так неужто мы не можем всей деревней одного заставить, чтоб не ломал

строй?

, - В сельсовет передайте, - заявил Дубодел. - Мы найдем, что с таким

сделать!

- Столько страху, ей-бо, с этой греблей! Будто, скажи ты, не гребля, а

собака его знает что! В других деревнях, не секрет, давно уже за болота

взялись, осушать начали. Не чешут затылок, а копают канавы и делают луга.

И коноплю, и всякие другие культуры сеют! А у нас - будто и нет болота?

Будто у нас земли лишек?

- Возьми ее, если такой смелый!

- Мало гребли, так еще и болото!

- Дело говорит!

- Пустое!

Василь тоже подумал; "Вот же влезла человеку в голову дурь, не дает

покоя. Будто это так просто - пошел и осушил, неизвестно с чем и кем,

такую прорву кругом! Да и зачем сеяли - чтоб на другой год все затянуло

топью и ряской!

Ведь, кажется, слышал от мужиков умный ответ, так нет же, все одно,

лезет на рожон!.. В других деревнях, говорит...

В других - всюду рай, сам хлеб сеется, сам мелется, сами булки в рот

летят, а мы - без хлеба с зимы! Болтает, будто делать ему нечего!" Василь

более мирно думал о гребле, но считал, как и многие другие, что это - дело

"казенное".

"Если б казна взялась да заплатила какую-нибудь копейку, то можно было

б и оторваться в свободное время. Заработать можно было б кое-что..."

Миканор, заговорив об осушке болот, и сам сразу же почувствовал, что

перехватил, - все равно никто не поддержит, но, разгоряченный,

остановиться уже не мог.

- Конечно, осушить болото - не то что греблю сделать.

С ним сразу не управишься. Не секрет - сила нужна большая. И времени

много! Так вот если б взяться и сорганизовать мелиоративное товарищество!..

- Сорганизовали уже одно.