Основные литературные труды: «Энергия подвластна нам», приключенческий роман; «По следу» — приключенческий роман; «Возвращение Ибадуллы» — приключенческий роман; «Повести древних лет», «Русь изначальная», «Русь Великая».
Последние три исторических романа-хроники я считаю действительно основными работами по содержанию и по вложенному в них труду, да и по объему даже — всего свыше ста авторских листов.
В 20-х, 30-х, 40-х годах нашего века партия и правительство обращались к трудящимся зачастую так: «Товарищи рабочие, инженеры, техники, практики…» Дипломированных инженерно-технических работников не хватало, и в группу ИТР входило немалое число «практиков», к которым я и принадлежал. С 1930 года я занимал на заводах и стройках соответствующие места, на которых отсутствие диплома приходилось заменять самоподготовкой и практическими знаниями.
К 1952 году, с которого я стал существовать только на литературный заработок и был принят в Союз писателей, у меня накопился более чем тридцатилетний трудовой стаж, а начинал я с рабочего, и в общем-то знаний хватало самых разных. Будучи человеком любопытным и даже любознательным, я интересовался не только техникой. Причем мне помогала способность скоростного чтения, того самого, о котором сейчас пишут научные статьи и которому даже обучают. Я же с юности умел проглатывать триста — четыреста страниц за вечер, усваивая их содержание. Историю же любил с ранней юности. В писательство меня вовлек журнал «Знание — сила», по просьбе которого я дал несколько статей по строительству. За ними последовали приключенческие романы, с которых я вполне естественно свернул в историю.
*
Уважаемые товарищи!
На Ваше циркулярное письмо[51] сообщаю:
За последние годы я общаюсь почти исключительно с «Молодой гвардией». В 1954 году там вышел мой третий по счету роман, в 1955-м — четвертый. Есть перспектива и на этот год с новой вещью. Относятся ко мне с дружеской деловитостью, и никаким фавором я не пользуюсь. Когиз мои книги охотно берет, изъявляет желание и впредь ими торговать. Поэтому считаю, что сроки прохождения моих рукописей нормальны: то есть никто от меня не отмахивается. Поэтому думаю, что пользуюсь авторским благополучием. Каково же оно?
Между сдачей рукописи «Возвращение Ибадуллы» и выходом книги прошло почти два года. Из них несколько месяцев было попусту потеряно: не было бумаги. Тогда задержалось много книг: на миру и смерть красна.
От сдачи рукописи «Повести древних лет» до выхода прошло пятнадцать месяцев. Кажется, это минимальный срок.
Вообще же, по моим наблюдениям, издательства способны выпускать книги через три-четыре-пять месяцев лишь «молнией» и в исключительных случаях. Наш читатель не знает, что ему, в сущности, предлагают старые книги. Такова обычная процедура, она требует заметно больше года. В лучшем случае, по истечении полугода, начинается «процесс» редактирования.
Мои рукописи не вызывали требования переработки.
На этом этапе отметим: как правило, между окончанием рукописи и началом «состязания» с редактором проходит много времени. Я уже занят другим, я «отстал» от законченной книги. Возвращение досадливо, и мне, захваченному иным, не нужно. Иное — начнись дела с редактором по свежему следу…
Но может ли быть иначе? Какое право у меня требовать, чтобы в редакции все бросили и занялись моей свеженькой рукописью? У них — планы, графики. Должен прочесть начальник отдела, старший редактор, народ все занятой. Потом — рецензии. Словом, здесь машина, требующая мерного хода, спорить нечего, редакция права. Но делу — вред, коль смотреть на литературу как на творчество.
Полагаю — мы в данном вопросе бессильны. Такова жизнь. Надобно уметь самому отцепиться от законченной книги, заняться другим. А потом через полгода, год вновь проникнуться уже прошлой для тебя темой и ее коллизиями. Главное лекарство — самому не терять темпа: кончил дело, умей взяться за другое.
Еще труднее разрешим вопрос так называемого редактирования. Я знаю хороших редакторов. Но не секрет, что настоящие редакторы столь же редки, как критики: и тех, и других явно куда меньше, чем писателей. Так было, так есть. Следовательно, можно поплакать, но помнить: циркулярами и факультетами редакторов не высидишь. Само писание книги дает замечательные радости при всех муках души, при всех взлетах и тяжких падениях бессилия, о которых знает каждый литератор и только литератор. Редактирование — расплата за наслаждения творчества.
И говорили, и писали о том, что подлинно художественное редактирование у нас редко. Верно, вещь труднейшая. Нужно встать об руку с автором, проникнуться им, понять все, подсказать, что лишнее, что уже ясно и не нужно повторять, а что — недоговорено и подлежит извлечению из никогда до конца не используемого авторского склада сведений о героях. Какой же требуется вкус, такт! Да и какое знание жизни…
8.VI.1956
ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ В ЦЕНТРАЛЬНОМ ДОМЕ ЛИТЕРАТОРОВ (ДЕКАБРЬ 1955 г.)
Я необычайно благодарен за такое отношение (к «Повестям древних лет»), похвалы всегда приятны[52].
Насчет стилизации языка. Надо сказать, что, когда я начал писать первые страницы, мне пришла в голову очень простая мысль: мы читаем любую книгу, где представитель любой народности разговаривает на русском языке. Почему мы не имеем права перевести наш древний язык на русский? На каждой странице я сверху печатал: «никакой стилизации».
Что же получилось? Получилось, что тема настолько сильно действует на язык, что я, в силу знакомства с глубинной народной речью, начал невольно стилизовать речь. Первым читателем рукописи был Л. В. Жигарев (редактор журнала «Знание — сила»). Он является в литературе моим своеобразным крестным отцом. Я очень верю в его литературный вкус.
Он сказал: «Это былина, Вы пишете роман, Ваше дело создать сюжет, а Вы уселись и поете, поете…»
Я вновь перепечатал всю эту рукопись (печатаю я сам), и тогда получилось то, что вы читали.
Оказывается, нужен чужой взгляд, причем я принял не сразу, мне нужно было себя перебороть, мне-то казалось, никакой стилизации нет, а он почувствовал.
По поводу эпилога.
Эпилог явился результатом моей абсолютной потребности продолжить идею книги. Этот эпизод как гармоника — он растягивался на пятьдесят-шестьдесят страниц, он стягивался в четыре страницы и, наконец, остался в таком виде, как вы читали. Первый вариант был, когда я отправился в Европу и начал описывать Оттара. Я согласен, что нужно поставить точку там, где конец сюжета, а иногда я думаю: читатель хочет быть обязательно убежденным в факте. Мы получаем массу писем, и всегда требуются подлинные сведения, где он, наш герой, жил, какая настоящая фамилия его и т. д. И вот этот эпилог, все это древняя история; я не мог от него освободиться. Совершенно правильно здесь отмечено, что мой редактор не мучил меня, но я сражался достаточно много. Эпилог остался, и до сих пор я вижу в нем написанную правду, как и во всей книге.
В отношении натурализма. У меня сложилось впечатление о натурализме как о бесстрастном отношении автора к фактам жизни. А у нас часто натурализмом называется стакан, который дурно себя ведет; но если снять с моего лица неровную кожу и начистить лаком, это все будет — не я.
Я читал, когда был мальчиком, приключенческий рассказ: в подземелье протекал ручей, в воде которого содержалась соль, и вот когда погружали в него живое существо, то появлялась какая-то статуя. Там начали мальчика погружать, его спасли, но он сохранил маску. Иногда борьба с натурализмом приводит к этому. Обвинения в натурализме раздавались и в издательстве. Когда, например, герой вытаскивает наконечник из бедра.
Теперь о пружинах, которые вызвали появление «Повестей древних лет».
Я всегда любил русскую историю. Мне даже трудно определить момент, когда у меня явилось совершенно определенное представление о самом себе, как о потомке смешения сотен народностей, которые обитали на нашем большом пространстве; была масса изменений, все эти народности — биармины и другие исчезли. Очевидно, был длительный период, когда в стране, колоссально богатой естественными ресурсами, происходило массовое и добровольное слияние народностей.
