Если за все время пути после переправы через Днестр к дроздовцам пристало более двухсот человек, то в первой же казачьей станице под отрядный Андреевский флаг встали многие местные казаки. Так в бригаде появилась первая конная сотня донцов под командованием есаула Фролова, Сражались они выше всяких похвал.

Дроздовский, словно повторяя то, что уже делали на Кубани первопоходцы-корниловцы, поставил в строй около трехсот человек пленных, сформировав из них четвертую роту единственного полка своей бригады — Офицерского стрелкового. Полк же был силой в батальон пехоты. Новопризванные добровольцы показали себя в течение всего похода с самой лучшей стороны, и в дальнейших событиях некоторые из них заслужили офицерские погоны прапорщиков и подпоручиков.

К слову сказать, походные трудности закалили белых добровольцев, дали им выносливость и волю. По пути шел вполне естественный процесс отсеивания „неустойчивого элемента“. Здесь показателен такой факт: отряд по разным причинам за время похода покинуло всего двенадцать (!) офицеров.

Спайке добровольцев во время походных невзгод способствовал сам Дроздовский — собственным отношением к тем же трудностям пути в тысячу двести верст. То есть в этом он старался ни чем не отличаться от своих бойцов, никогда не ставя себя в некое привилегированное положение в походе. Об этом знали все в бригаде, имея возможность лицезреть своего командира каждодневно.

В белоэмигрантских мемуарах „дрозда“ А. В. Туркула описан такой эпизод, который как нельзя лучше характеризует личность Дроздовского в те походные дни:

„Припоминаю один ненастный серый день на походе, когда несло мартовский снег. Дымилась темная мокрая степь, дымились люди и кони, колыхавшиеся в тумане, как привидения. Уныло чавкала под ногами холодная грязь. Я и капитан Андриевский устроились на подводе под моей буркой. Снег стал мельче, колючее; сильно похолодало, и бурка затвердела Поднялась пурга.

Из тумана на нашу подводу нашло высокое привидение. Это был Дроздовский верхом, в своей легкой солдатской шинелишке, побелевший от снега Его окутанный паром конь чихал. Видно было, как устал Дроздовский, как он прозяб, но для примера он все же оставался в седле.

Мы предложили ему немного обогреться у нас под буркой. Неожиданно Дроздовский согласился. Сено под нами было теплое и сухое. Мы быстро нагребли ему сена, он лег между нами, вздохнул и закрыл глаза Мы накрыли командира буркой и еще стали своими спинами согревать его от злющего ветра Под мерное качание подводы Дроздовский заснул.

Глухо носилась пурга Мы с Андриевским побелели от снега, нас заметало, но мы лежали не шелохнувшись.

Дроздовский спал совершенно тихо, его дыхания, как у ребенка, не было слышно. Он отдыхал. Так он проспал часа четыре, а когда пробудился, был очень смущен, что заснул на подводе..“

…17 апреля в восемь часов добровольческая бригада выступила на станицу Новониколаевку. Белые шли туда с плохо скрытым волнением: вот он, желанный Дон. Позади остались почти тысяча двести верст трудного пути, да еще с рядом серьезных боев. Но как встретит добровольцев донское казачество? Приняло ли оно идеи Белого дела? Как идет Гражданская война на берегах Тихого Дона?

Все эти опасения разом улеглись, когда 1 — я бригада русских добровольцев вошла в первую на их пути донскую казачью станицу. Прием оказался более чем радушным и искренним. В дроздовском походном „Дневнике“ появилась в тот же день такая светлая для него запись:

„17 апреля, Новониколаевка

…Встреча в станице, первой станице Войска Донского, восторженное отношение казаков, скрытое недоброжелательство и страх пришлого, иногороднего. Казаки понадевали погоны, лампасы, шпалерами пешая и конная сотня, воинский вид; вражда между половинами населения — пришлого больше.

Казаки очень сплочены, много выше по качествам, особенно боевым. Станица вообще одна из лучших, не было ограблений, мешали другим. Долгая политика с нашим приходом вылилась наружу. Энергично стали арестовывать виновных в большевизме, комитетчиков. Колонна отдает честь, „ура!“, рапорт офицера.

Сильный запах цветов, жжет солнце…

Восстановлено казачье самоуправление, атаман, выборные, судьи. Сформировали сами полки. Продолжают организовываться…“

…В Новониколаевке полковник Дроздовский наконец-то стал обладателем действительно значимой для него информации о положении дел. Но только на Нижнем Дону: в районе Ростова и казачьей столицы Новочеркасска. Она и радовала полковника Белой гвардии, и обнадеживала на день сегодняшний, на будущее. Начальник бригадного штаба Войналович без устали трудился над „картиной происходящего“. Под вечер 17 апреля он уже мог доложить своему начальнику следующее:

— Вести собраны больше хорошие, чем дурные, Михаил Гордеевич. И что самое главное — почти верные.

— Для начала мне важен Новочеркасск. Что там? Ведь город был в руках большевиков?

— Совершенно верно. Новочеркасск и сейчас в их руках. Но крутом на восстание поднялись станицы. Войсковой старшина Фетисов сформировал отряд из казаков станицы Кривлянской и сейчас сражается под Новочеркасском. 14-го числа он город было взял, но сегодня его выбили оттуда.

— Где сейчас отряд Фетисова?

— Укрепился в пригородных станицах и хуторах. Продолжает вести бой за Новочеркасск. Но сил у него мало — красных больше. И к тому же у Фетисова нет никакой артиллерии.

— Хорошо, с Новочеркасском мне все ясно. Где сейчас Добровольческая армия генералов Деникина и Алексеева?

— По имеющимся сведениям, на днях корниловцы провели сильный бой у железнодорожной станции Тихорецкая.

— Бой добровольцы выиграли или нет?

— Точных сведений не имею. Но они от Тихорецкой наступают с Кубанской области на Дон, в направлении на Батайск.

— Вот это для нас важно, Михаил Кузьмич. Мы же идем к корниловцам на соединение! Что еще есть хорошего у тебя?

— Есть, Михаил Гордеевич. Походный атаман Донского казачьего войска генерал-майор Попов Петр Харитонович сейчас оперирует со своим партизанским отрядом у станицы Великокняжеской, на краю Сальских степей. И действует, скажем прямо, довольно успешно. Наступательно.

— Какой силы его отряд?

— У него более двух тысяч казаков-партизан. Есть пулеметы, сильная конная артиллерия, войсковые табуны в зимовниках. И самое главное: на его пути в сторону Новочеркасска станицы и хутора поголовно берутся за оружие.

— Значит, мы скоро можем с ним повстречаться у Новочеркасска.

— Несомненно, Михаил Гордеевич.

— Это уже одно для нас очень хорошо. Но, Михаил Кузьмич, ты же не ходишь ко мне без плохих новостей?

— Сочтем это за фронтовую шутку, Михаил Гордеевич. Но новость получена с телеграфным подтверждением действительно плохая.

— Какая? Не томи, Кузьмич.

— Германцы крупными силами идут на Таганрог.

— Но ведь это не территория петлюровской УНР?! А город Области Войска Донского!

— Немцы это знают не хуже нас. Но все равно наступают на Дон…

К вечеру удалось перехватить по телеграфу „отчаянную телеграмму большевиков“. В ней говорилось, что они уходят из Таганрога в Азовское море, оставляют город из-за невозможности его защищать, так как отрезаны от Ростова. Далее в телеграфных строках значилось, что немцы всего в трех верстах севернее Таганрога и что они в ловушке.

Телеграмму на стол Дроздовскому положил Войналович. Михаил Гордеевич сразу же задал ему вопрос:

— Кем большевики в Таганроге отрезаны от Ростова? Немцами или корниловцами?!

— Об этом нам неизвестно.

— Для меня сейчас это самый важный вопрос, Михаил Кузьмич. Надо мне знать, кем отрезан красный гарнизон в Таганроге. Вышли конные разъезды с новониколаевскими казаками. Озадачь ротмистра Болотовского.

— Все будет сделано. Узнаем любой ценой.

— Поспеши. Нам надо знать, куда завтра наступать. Кто все же будет у нас с тобой в тылу?..

…Дроздовский всерьез опасался, что его добровольцы, проделав поход Яссы — Дон, расслабятся на границе Области Войска Донского. Не увидят, что настоящие опасности их поджидают именно здесь и что Каховки и Акимовки здесь для них вряд ли найдутся. И не осознают сразу, что пришли они на войну без окопов, тылов и открытого неприятеля по ту сторону тройных рядов колючей проволоки.