1) отменить крепостное право в России;

2) освободить украинский народ из-под русской власти, а прочие славянские племена – из-под ига тех государств, в состав которых они входят;

3) организовать у всех славян национальные республики на основе всеобщего избирательного права; граждане этих республик, кроме равенства перед законом, должны пользоваться правом бесплатного обучения в правительственных школах своих детей и полной свободой слова, печати, собраний и союзов;

4) объединить все славянские республики в одну общеславянскую федеративную республику с общим федеральным парламентом и правительством».[147]

Мог ли пусть самый наивный вольнодумец в 1848 г. всерьез думать, что идеи «братства» можно осуществить только мирной пропагандой. Даже теоретически это могло быть реализовано в ходе большой общеевропейской войны с миллионами убитых. Именно об этом и мечтали «братишки». Другой вопрос, что и все кровавые войны XX века не привели и не могли привести к созданию «общеславянской федеративной республики». Вспомним балканские войны начала XX века. В Первую мировую войну славяне там воевали друг с другом. Начиная с 1919 г. по 1945 г. сколько сотен тысяч, если не миллионов людей погибло в украинско-польских сварах. А война в Югославии в конце XX века!

Сам же Шевченко мечтал о крови и насилии. Его любимыми героями были гайдамаки, действовавшие на Правобережье в XVIII веке. Спору нет, многие поэты посвящали поэмы знаменитым разбойникам. Но они всегда облагораживали своих героев, опускали сцены насилия и подчеркивали достоинства своих персонажей. А вот Шевченко в восторге:

В Умани была католическая школа. Так

В общем, на славу

(Из поэмы «Бенкет в Лисянцi»)

1848 год – время нескольких революций в Западной Европе. Разве мог Николай I терпеть такое «братство»? Да, кстати, и сейчас на Украине уголовно преследуют за «сепаратизм».

Ну а как наказали «братьев»? «Царское правительство поступило по-отечески. Одного Шевченко за глумление в стихах над коронованными особами, за богохульство, кощунство и цинизм определили в солдаты, остальных же разослали по разным городам, чтобы они не могли поддерживать общения между собою, предоставив им право служить в местных присутственных местах; Костомарова, например, выслали в Саратов, а Кулиша – в Тулу. Оба не прервали там своей литературной деятельности: Костомаров обработал историческую монографию «Богдан Хмельницкий», а Кулиш – «Записки о жизни Н.В. Гоголя» и дивные свои «Записки о Южной Руси» (1856)».[148]

В приговоре было сказано: «Художника Шевченко, за сочинение возмутительных и в высшей степени дерзких стихотворений, как одаренного крепким телосложением, определить рядовым в Оренбургский отдельный корпус, с правом выслуги, поручив начальству иметь строжайшее наблюдение, дабы от него, ни под каким видом, не могло выходить возмутительных и пасквильных сочинений…» На подлиннике собственною его величества рукою написано карандашом: «под строжайший надзор и с запрещением писать и рисовать».

Шевченко был определен в Новопетровское укрепление на полуострове Мангышлак, основанное в 1846 г. Гарнизон его состоял из семи тысяч человек. С 1858 г. укрепление получило наименование Форта Александровского; с 1939 г. разросшийся населенный пункт обрел статус города и стал называться Форт Шевченко.

В Новопетровское укрепление, помимо Шевченко, сослали несколько десятков русских дворян, уличенных в воровстве, богохульстве, особо циничном разврате и т. д., а также несколько десятков дворян-поляков, участвовавших в восстании и заговорах.

Шевченко находился в укреплении с 17 октября 1850 г. по 2 августа 1861 г. Режим для сосланных был более чем благоприятным. Коменданты укрепления – сначала А.П. Маевский, потом И.А. Усков – принимали у себя дома рядового Шевченко. Мало того, за сравнительно хорошее вознаграждение он рисовал портреты офицеров и их жен. Как сказано в официальном советском издании «Дневник Т.Г. Шевченко с комментариями Л.Н. Большакова», «находясь на Мангышлаке, Шевченко, вопреки царскому запрету писать и рисовать, создал значительное количество пейзажей, портретов, жанровых работ, занимался скульптурой, написал на русском языке повести «Наймичка», «Варнак», «Княгиня», «Музыкант», «Несчастный», «Капитанша», «Близнецы», «Художник» и другие. О поэтическом его творчестве в этот период достоверных сведений нет, известно только, что здесь была создана вторая редакция поэмы «Москалева криниця». 12 июня 1857 года тут было положено начало дневнику».

Военных Шевченко ненавидел особенно: «Когда я начал приходить в возраст разумения вещей, во мне зародилась неодолимая антипатия к христолюбивому воинству. Антипатия усиливалась по мере столкновения моего с людьми сего христолюбивого звания. Не знаю, случай ли, или оно так есть в самой вещи, только мне не удалося даже в гвардии встретить порядочного человека в мундире. Если трезвый, то непременно невежда и хвастунишка. Если же хоть с малой искрою разума и света, то также хвастунишка и вдобавок пьяница, мот и распутник. Естественно, что антипатия моя возросла до отвращения. И нужно же было коварной судьбе моей так ядовито, злобно посмеяться надо мною, толкнув меня в самый вонючий осадок этого христолюбивого сословия. Если бы я был изверг, кровопийца, то и тогда для меня удачнее казни нельзя было бы придумать, как сослав меня в Отдельный Оренбургский корпус солдатом…

Не знаю наверное, чему я обязан, что меня в продолжение десяти лет не возвели даже в чин унтер-офицера. Упорной ли антипатии, которую я питаю к сему привилегированному сословию, или своему невозмутимому хохлацкому упрямству? И тому, и другому, кажется. В незабвенный день объявления мне конфирмации я сказал себе, что из меня не сделают солдата. Так и не сделали. Я не только глубоко, даже и поверхностно не изучил ни одного ружейного приема. И это льстит моему самолюбию… Бравый солдат мне казался менее осла похожим на человека, почему я и мысли боялся быть похожим на бравого солдата».[149]

Представьте себе, что стало бы с современным русским или украинским солдатом, который бы «даже и поверхностно не изучил ни одного ружейного приема».

Но вот в укреплении готовится смотр. Цитирую дневник Шевченко: «А по случаю прибытия сюда этой важной особы остающаяся здесь рота, к которой принадлежу и я, готовится к смотру. Для этого важного грядущего события мне сегодня пригоняли амуницию. Какое гнусное грядущее важное событие! Какая бесконечная и отвратительная эта пригонка амуниции! Неужели и это еще не в последний раз меня выведут на площадь, как бессловесное животное напоказ? Позор и унижение! Трудно, тяжело, невозможно заглушить в себе всякое человеческое достоинство, стать навытяжку, слушать команды и двигаться, как бездушная машина».