волочебник, сюды приволокся? Каких ты статей человек?
– Из Клушина, – соврал Кузёмка. – Можайск-город знаешь? Так вот мы клушинские... С
той стороны... Можаяне...
– А коим ветром занесло тебя в Вязьму в амбар? – продолжал допытываться
толстоголосый.
– А это, сказать тебе, – врал дальше Кузёмка, – мерина у меня свели... мерина чалого...
Говорил кто, будто на Вязьму угнали.
1 Приводное – денежный сбор с приводимых под стражу.
2 Плата за «влезание» в тюрьму.
– Чал, говоришь, мерин? – встрепенулся слепец.
– С подпалиной и ухо резано? – отозвался другой.
– На одну ногу припадает? – вскричал третий.
– Ну, так ты своего мерина и видел! – закричали все трое, перебивая друг друга.
– Панихиду служи по своем мерине!
– Свистни в кулак – прибежит к тебе твой мерин!
– Давеча на бору крутил литвин хвост твоему мерину, гнал к рубежу.
– Должно, угнал за рубеж литвяк, – вздохнул Кузёмка.
– Тебя, человек божий, как дразнят, кличут тебя как? – спросил толстоголосый.
– Кузьма.
– Ну, так, Козьма, – заключил он, – вороти оглобли назад на Можайск. А за ночлег не
плати, ночуй даром.
Слепцы уже вытянулись на подостланной под собой рвани. Укладывался и
толстоголосый поводырь. Кузёмка устроился у самих дверей на обрывке рогожи. Он закутал-
ся в тулуп, и теплые струи вновь растеклись у Кузёмки по жилам, и снова завертелось у него
в голове:
«С Рогачова на Оршу, от Орши до Баёва, а там – на брюхе, на брюхе...»
V. ЗА МИЛОСТЫНЕЙ
Только свистнет дозорный на крепостной вышке да забрешет спросонья собака.
Ночь проходила медленно и глухо. Но с третьими петухами она отползла на запад, к
рубежу, за Кащеев бор и далее – к Аринкиным тропкам, по которым Кузьма дважды в это
лето прополз, не щадя нового тулупа, на собственном брюхе. Тулуп, полученный Кузёмкой
еще в Москве на дорогу, крепко вонял овчиною, хотя Кузьма целое лето нещадно драл его по
камням и чащобам, а волк прошлою ночью отъел на нем полполы.
На рассвете запахнули на себе слепцы дырявые гуньки1, а толстоголосый поводырь
затянул потуже свой разузоренный медными гвоздиками кушак.
– Шуба на тебе, человек божий, царских плеч, – молвил толстоголосый, оглядывая
Кузёмку. – Жалованная али скрал где?
Кузёмка не нашелся что ответить и вместе со слепцами побрел через площадь к
торговым рядам.
– Эта шуба дадена тебе в утешение за мерина твоего чалого, – продолжал толстоголосый,
идя бок о бок с Кузёмкой. – А ты теперь вороти назад на Можайск, назад вороти...
Толстоголосый на ходу гладил Кузёмкин тулуп, щупал его по вороту и рукавам,
расхваливал и овчину, и шитво, и скорнячью работу. . Кузёмка ёжился и хотел было поотстать
либо и совсем повернуть в другую сторону, но толстоголосый, уже подходя к рядам, молвил:
– Ходи с нами на Можайск, братан; будешь у нас пятый. Веселей дорога, легче путь. Вот
пройдем напоследях ряды – и скатимся за околицу. А за ночлег я с тебя брать не стану;
ночлег тебе даровой.
Места между Вязьмой и Можайском были боровые и шалые. Там еще с царя Бориса
поры укрывался беглый люд из деревень и посадов, и помещики рыскали по дорогам, хватая
всякого мужика, какой бы ни попался навстречу. Кузёмке думалось, что пройти со слепцами
будет безопаснее: убогого человека, может быть, и не зацепит встречный лиходей.
Кузёмка решил не отставать от слепцов. Он брел за ними по торговым рядам –
шапочному, котельному, ножевому, – где торговые люди, наживая деньгу на деньгу, сбывали
товар с прилавков, шалашей, рундуков. Слепцы останавливались на перекрестках, где гуще
толпился народ, и поводырь начинал толсто:
Кормильцы ваши, батюшки,
Милостивые матушки!
Слепцы у толстоголосого были как на подбор: у одного глаза навыкате, у другого – одни
бельма, у третьего и вовсе срослись веки. И пели они на разные голоса, жалобно и не толсто,
с толстоголосым в лад:
1 Гунька – ветхая поддевка.
Узнают гору князья и бояре,
Узнают гору пастыри и власти,
Узнают гору торговые гости.
Отнимут они гору крутую,
Отнимут у нищих гору золотую,
По себе они гору разделят,
По князьям золотую разверстают,
Да нищую братью но допустят.
Много у них станет убийства,
Много у них будет кровопролийства...
Но хоть не пал еще и первый снег, а народ был здесь тощ и зол, и торги были худые. С
голодных лет опустела половина посада, посадские разбежались кто куда, а оставшиеся были
непосильными поборами прижаты вконец.
– Полавошное1 платим? – кричал, завидя слепцов, скуластый купчина, разместившийся
на скамейке под холщовым навесом с яблоками и мочальными гужами.
– Платим, – откликался другой, торговавший напротив лыком и подсолнечным семенем.
– С мостовщины платим? – взывал гужевой.
– Платим, – подтверждал сосед.
– Поворотное платим? – не унимался скуластый.
– Платим, – слышал он одно и то же, точно аукал в лесу.
– А проплавное? – орал скуластый подошедшему поводырю прямо в плоское его лицо.
– Платим и проплавное, – плевал поводырю в ухо подсолнечною шелухою купец,
торговавший подсолнечным семенем вроссыпь.
– А весовые, оброчные, полоняничные, кабацкие, кормовые?..
– И кормовые платим.
Слепцы, не выдержав крику торговых людей, отступали в заулок, к опрокинутым
рундукам. Но разошедшиеся купчины не могли уняться сразу, и скуластый, размахивая
веревочным гужом, все еще гремел на весь ряд:
– Едешь на торг – плати головщину!..
– Катишь в обрат, – гудело из лавчонки напротив, – давай задний калач.
Толстоголосый, кое-как выбившись из заваленного всяким хламом заулка, брел со
своими слепцами дальше, к палаткам иконников. Здесь, казалось ему, богомольный народ,
может быть, отзывчивей будет к слепым.
Куда нас, убогих, оставляете,
На кого нас, убогих, покидаете?..
Но и здесь улов не был обилен сегодня: только моченое яблоко да заплесневелый сухарь.
Поистине без сожаления покидали слепцы этот город, пройдя по рядам и выбираясь между
возами на дорогу. И стали они все вместе скатываться за околицу: трое слепцов, четвертый –
поводырь да Кузёмка пятый.
VI. СТАРЫЙ 3НАКОМЫЙ
Чудо свершилось, едва только слепцы миновали последнюю кузницу. Они прозрели...
прозрели все сразу: и Пахнот с глазами навыкате, и Пасей, на чьих бельмах заиграли зрачки,
и даже кургузый Дениска, у которого тоже разверзлись наконец очи.
– Дива! – хлопнул себя по тулупу восхищенный Кузёмка и обернулся к отставшему
1 Пошлина, взимавшаяся с торговцев в зависимости от размеров торгового помещения.
В дальнейшем упоминаются и другие виды всяких поборов, обременявших в старину население Московского
государства и в особенности его торговое сословие: мостовщина – пошлина за проезд и провоз товара через
мосты; поворотное – за вывоз товара из ворот гостиного двора; проплавное – за провоз товара по рекам;
весовые (деньги) – за взвешивание товара; оброчные – государственные подати; полоняничные – денежный
сбор на выкуп пленных; кабацкие – взыскиваемый с населения недобор денег по торговле вином в казенных
(«царевых») кабаках; кормовые – денежный сбор на содержание царской администрации; головщина –
пошлина, уплачиваемая с человека («головы») при проезде торговых людей на торг; на обратном пути (при
проезде назад) они снова уплачивали пошлину, которая называлась задний калач.
поводырю, в котором никакой нужды не имели теперь его зрячие товарищи.
Кузёмка глянул толстоголосому в плоское лицо, с которого уже сошла вся его благость, и
вдруг вспомнил! Вспомнил и придавленный нос и серьгу в ухе; даже хрипловатый, толстый
голос его услышал:
«Моя она, боярин, моя полонянка... Знатный будет мне за нее выкуп».
