— В кои веки… Сема…

Где пропадал, пропащая душа?

Пел самовар хвалебную покою,

что тот покой — нарало всех начал,

и кот ходил мохнатою дугою

и коготками по полу стучал.

Мурлыкая, он лазил на колени,

свивался в серебристое кольцо…

Опять Елена…

(Впрочем, о Елене.

Она в рассказе новое лицо.)

Шестнадцать лет.

Но плечи налитые,

тяжелые.

Глаза — как небеса,

а волосы до звона золотые,

огромные —

до пояса коса.

Нездешняя, какая-то лесная,

оборки распушились по плечам,

и непонятная.

Почем я знаю,

какие сны ей снятся по ночам,

какие песни вечером тревожат,

о чем вчера скучала у окна.

Да и сама она сказать не может,

какая настоящая она.

Вы все такие —

в кофточках из ситца,

любимые, —

другими вам не быть, —

вам надо десять раз перебеситься,

и переплакать,

и перелюбить.

И позабыть.

И снова, вспоминая,

подумаешь,

осмотришься кругом —

и всё не так,

и ты теперь иная,

поешь другое,

плачешь о другом.

Всё по-другому в этом синем мире,

на сенокосе,

в городе,

в лесу…

А я запомню года на четыре

волос твоих пушистую лису.

Запомню всё, что не было и было.

Румяна ли? Румяна и бела.

Любила ли? Пожалуй, не любила,

и все-таки любимая была.

Шестнадцать лет.

Из Петрограда родом.

Смешные стоптанные каблуки.

Служила в исполкоме счетоводом

и выдавала служащим пайки.

Стрельба машинки.

Льется кровь — чернила —

зеленая,

жирна и холодна…

Своих родных она похоронила,

жила, скучала, плакала одна.

Но молодости ясные законы

(она всегда потребует свое), —

и вот они с Добычиным знакомы,

он провожает до дому ее,

он говорит:

— Я нарисую воздух,

грозу,

в зеленых молниях орла —

и над грозою,

над орлом,

на звездах —

чтобы моя любимая была.

Я нарисую так, чтоб слышно было —

десятый вал прогрохотал у скал,

чтобы меня любимая любила,

чтобы знамена ветер полоскал.

Орел разрушит молний паутину,

и волны хлещут понизу, грубы…

И скажут люди, посмотрев картину,

что то изображение борьбы,

что образ мой велик и символичен:

то наша Революция, звеня,

летит вперед…

И назовут меня:

художник Революции Добычин.

Мечтание, как песня до рассвета,

нисколько не противное уму,

огромное и сладкое…

А это

и дорого и радостно ему.

Мила любови темная дорога,

тиха,

неутомительна,

длинна.

И много ль надо девушке?

Немного —

которая к тому же влюблена.

Всё золотое.

Вечер непорочен

и, кажется, уже неповторим…

(Любви в рассказе воздано.

Но, впрочем,

мы о любви еще поговорим.)

Тяжелый год — по-боевому грозный, —

земля в крови, посыпана золой, —

повсюду фронт:

в Архангельске — морозный,

на Украине — пламенный и злой.

Башлык, черкеска, галифе — наряды…

Война, война…

И песни далеки…

Идут на бой дроздовские отряды

и Каппеля отборные полки.

И побежали к морю, завывая

дурным, истошным голосом, леса…

Греми, лети, тачанка боевая,

во все свои четыре колеса.

Гуляй вовсю по родине красивой,

носи расшитый золотом погон,

в Орле воруй,