было то, что, когда все три двери закрывались, воздух

становился спертым. В западной стене находилось небольшое окно

с двойной рамой и с деревянным козырьком снаружи, который

защищал зимой от давления снега. В потолке был большой

четырехугольный люк, который вел на чердак, помещавшийся под

наклонной крышей. На чердаке у нас хранилась библиотека,

некоторые медикаменты и те виды продовольствия, которые не

переносили мороза.

Деревянные койки располагались вдоль стен одна над другой.

По совету врача койки были забраны переборками, так что нам

приходилось влезать на них и вылезать через отверстие,

занавешенное куском материи. Доктор считал, что многим полезно

и даже необходимо по временам оставаться в одиночестве;

правильность этого вскоре подтвердилась. Когда мы лежали

отгороженные от всего мира на своих койках, последние по своему

уюту и убранству могли, конечно, казаться нам

модернизованным гробом. Но такое размещение вполне оправдалось на

практике. На протяжении антарктической ночи мы так надоедали

друг другу, что иногда можно было наблюдать следующую

картину: кто-нибудь, собираясь вылезти, осторожно поднимает свою

занавеску, чтобы убедиться, что в комнате нет чужого

ненавистного лица. Увидя товарища, который уже выбрался со своей

койки, чтобы глотнуть свежего воздуха, он снова задергивает

свою занавеску, как если бы увидел отрубленную голову Медузы2.

В западном углу нашего общего жилья был большой очаг

на четырех колосниках. В качестве дымовой трубы от очага

выходил через крышу полый железный цилиндр. Если мы

правильно топили, то от потолка до уровня наших плеч становилось

тепло, но пространство над полом оставалось холодным.

Несколько лучше обстояло дело, когда домик заносило снегом.

Тогда сквозняк прекращался, и единственным путем для доступа

свежего воздуха оставалась дымовая труба, а также узкий

проход наружу, который мы постепенно протаптывали сквозь толщу

снега. Для отопления употреблялись дрова, уголь и жир. Запас

дров был небольшим, поэтому ими пользовались главным

образом для растопки. Жир мы извлекали из большого количества

тюленей, которых находили на берегу еще до наступления зимы.

Мы ели также мясо убитых тюленей. В первые дни, когда

у нас еще были остатки говядины и жареной баранины, оно было

нам не по вкусу, но постепенно мы привыкли к нему.

13 марта термометр показывал минус 5,5° Ц. С этого

момента температура стала быстро падать и при первых штормах

лед начал снова нагромождаться в бухте Робертсон. Я с

нетерпением ждал минуты, когда он настолько окрепнет, что по

замерзшей бухте можно будет добраться на санях до западного

берега. Пока же мы стали внимательнее изучать маленький

полуостров и высокие скалистые утесы мыса Адэр позади домиков;

мы поднялись на мыс Адэр до высоты в 3670 футов, как показал

барометр-анероид.

На полуострове были обнаружены мелкие внутренние озера,

большинство из них пресные и одно лишь солоноватое. На берегу

озер мы видели множество тюленьих трупов, которые, вероятно,

лежали здесь годами. В сухом холодном воздухе они

мумифицировались. Кроме того, повсюду были разбросаны кости

пингвинов. Среди них чаще всего встречались скелеты птенцов, убитых

поморниками (Megalestris Maccormicki). Поморники водятся на

мысе Адэр в большом количестве. Они вдвое больше вороны и

обычно темно-коричневого цвета, их окраска несколько

варьирует; отдельные экземпляры бывают светло-коричневыми. Это

чрезвычайно наглые птицы, они часто набрасывались и на нас.

Позднее я более подробно остановлюсь на их особенностях и

образе жизни. Поморники всегда следуют за пингвинами, за счет

которых и существуют. В следующем году, когда пингвины

вернулись в облюбованные для насиживания яиц места, их

сопровождали неразлучные враги—поморники, так что мы получили

полную возможность основательно изучить этих хищных птиц.

Мыс Адэр представляет собой монолитный базальтовый утес,

который круто поднимается из моря на 900 футов почти

отвесной стеной. Затем на высоте примерно одной уставной мили3

он образует небольшую площадку и затем вновь под углом в 60—

70° поднимается до 5000 футов.

И внизу на полуострове и на вершине мыса почва состояла

из больших конгломератов базальтовых зерен. Происхождением

своим они обязаны, очевидно, леднику, который некогда

сползал по мысу, а ныне передвинулся к западу, где от него ежегодно

отрываются уплывающие в открытый океан огромные айсберги.

Полуостров, на котором мы расположились, образован был,

по всей видимости, движущимся ледником. Старый ледник

выносил щебень из пористой базальтовой скалы к западной стороне

мыса; там этот щебень постепенно откладывался слой за слоем,

пока не возник маленький полуостров, поднимающийся в самом

высоком своем месте на 20 футов над уровнем моря. Ледники—

не что иное, как потоки льда; в ледовых районах они выполняют

в геологическом отношении ту же роль, что водные потоки в

других местах. Медленно, но с непреодолимой силой надвигается

ледяной покров на каменную породу и уносит с собой как

свободно лежащие, так и оторванные им части. Все это следует вместе

с ледовым потоком, лишь часть обломков сдвигается в сторону

и образует морены по берегам этих ледников.

18 марта мы снарядили первую маленькую экспедицию,

целью которой было обследование вершины мыса Адэр. Я взял

с собою Берначчи и Колбека. Все что с нами было мы втащили

наверх по крутым скалам; при этом инструменты,

продовольствие и спальные мешки пришлось нести на спине. В это время

года темнеет рано, и с наступлением ночи мы разбили лагерь

на вершине мыса в углублении между двумя холмами,

сложенными из щебня.

Едва мы успели натянуть маленькую шелковую палатку, как

налетел первый порыв зимнего шторма, угрожая сбросить со

скалы и нас и все снаряжение в близлежащую пропасть. Только

нам удалось запихнуть в шелковую палатку свои спальные

мешки и часть продовольствия, как ураган разразился с полной

силой. Мы заползли в спальные мешки и лежали в шелковой

палатке, которая расстилалась над нами, подобно одеялу. Нача-

лась борьба с бурей. Ветер стремился сбросить нас в обрыв,

а мы как могли сопротивлялись.

Так прошла вся ночь, на протяжении которой ветер

непрерывно пытался сорвать шелковую палатку. Для того чтобы не

задохнуться, нам приходилось немного приподнимать край

палатки и при этом занимать сидячее положение. В ту ночь ветер

был так силен, что растрепал плотную шелковую ткань; о его

ярости можно судить по тому, что на утро двойной шелк палатки

напоминал прозрачную кисею.

На следующий день метель, вонзавшаяся в лицо снежными

иголками, продолжала бушевать. Мы все трое обвязали себя

одной крепкой веревкой и осторожно продолжали путь. Холод

и пурга почти не давали нам вздохнуть. В этом случае, как и во

многих других, мы ощущали тяжелое удушье. Внизу, на уровне

домиков, ветер дул со скоростью 87 английских миль в час,

а здесь, где мы провели ночь,—он был значительно сильнее.

Мы пришли к заключению, что в этих случаях наилучшей

защитой является хорошая меховая шуба. Все остальные виды одежды

ветер пронизывал, и даже в наших шубах, в тех местах, где мех

был сшит недостаточно плотно и куда проникал ветер, мы

испытывали болезненные ощущения, как будто от укола

булавками.