«В этом и в прилегающем квартале имеется ряд зловонных (foul) уличек и внутренних дворов, многие подвалы получают свет только через двери и обитатели их нередко спят на голой земле, хотя в большинстве случаев всё же имеются кровати. Но зато, например, в Николсон-корт в 28 маленьких жалких комнатках живёт 151 человек в такой нужде, что во всём дворе удалось обнаружить только две кровати и два одеяла».
Бедность в Дублине столь велика, что одно благотворительное учреждение, принадлежащее «Обществу борьбы с нищенством», ежедневно открывает свои двери для 2500 человек, — т. е. для одного процента всего населения, — которых кормит в течение дня и отпускает вечером.
Нечто подобное рассказывает нам доктор Алисон об Эдинбурге. Благодаря своему прекрасному местоположению этот город заслужил название современных Афин, но и здесь великолепный аристократический квартал в новой части города находится в вопиющем контрасте с грязью и нищетой бедноты, населяющей Старый город. По показаниям Алисона, эта значительная часть города не менее грязна и отвратительна, чем худшие кварталы Дублина, и «Общество борьбы с нищенством» нашло бы в Эдинбурге не меньшее количество нуждающихся в помощи, чем в столице Ирландии. Алисон даже утверждает, что в Шотландии, и в особенности в Эдинбурге и Глазго, беднякам живётся хуже, чем где-либо в Соединённом королевстве, и больше всех бедствуют не ирландцы, а шотландцы. Пастор старой церкви в Эдинбурге, доктор Ли, дал в 1836 г. следующее показание перед комиссией по религиозному воспитанию:
«Мне нигде раньше не случалось видеть такой нищеты, как в этом приходе. Люди не имеют ни мебели, ни какого-либо другого имущества, часто в одной комнате живут две супружеские четы. В течение одного дня я посетил семь домов, в которых не было кроватей, а в некоторых не было даже и соломы; 80-летние старики спят на дощатом полу, и почти все жильцы проводят ночь не раздеваясь. В одном подвале я нашёл две шотландские семьи, недавно приехавшие из деревни; двое детей умерло вскоре после их приезда в город, а третий ребёнок во время моего посещения был при смерти; для каждой семьи лежало в углу по куче грязной соломы; кроме того, в этом же подвале, где было так темно, что даже днём трудно было разглядеть человека, помещался ещё и осёл. — Каменное сердце и то бы не выдержало при виде подобной нищеты в такой стране, как Шотландия».
Такие же факты сообщает доктор Хеннен в «Edinburgh Medical and Surgical Journal». Из одного парламентского отчёта{68} видно, какая грязь царит в домах эдинбургской бедноты; впрочем этого и следовало ожидать при данных условиях. Куры располагаются на ночлег на спинках кроватей, собаки и даже лошади находятся ночью в одном помещении с людьми, так что в этих жилищах, естественно, стоит отвратительная грязь и вонь и разводится множество насекомых всякого рода. — Расположение Эдинбурга как нельзя более благоприятствует такому отвратительному состоянию жилищ. Старый город расположен на обоих склонах небольшой возвышенности, по гребню которой проходит главная улица (high-street). От этой главной улицы отходит в обе стороны под гору множество узких кривых переулков, прозванных вследствие их извилистости, wynds{69}; они-то и образуют пролетарскую часть города. Дома в шотландских городах вообще строятся высокими, в пять, шесть этажей, как в Париже, и в противоположность Англии, где каждый по возможности стремится занимать отдельный домик, населены множеством семейств; крайняя скученность людей на небольшом пространстве от этого ещё усиливается.
«Эти улицы», — говорится в одном английском журнале, в статье о санитарных условиях жизни рабочих в городах{70}, — «эти улицы часто так узки, что можно из окна одного дома перешагнуть в окно дома напротив; и к тому же дома так высоки, так нагромождены этаж на этаж, что свет едва доходит до дворов и улиц. В этой части города нет ни канализации, ни каких-либо сточных ям или отхожих мест при домах и поэтому вся грязь, все отбросы и нечистоты, по меньшей мере от 50 тыс. человек, каждую ночь выбрасываются в канаву. Вследствие этого, как ни подметаются улицы, всё же остаётся масса высыхающей грязи, издающей страшную вонь, что не только неприятно для зрения и обоняния, но и в высшей степени вредно для здоровья обитателей. Что же удивительного, если в таких местах пренебрегают не только здоровьем и нравственностью, но и самыми общепринятыми правилами приличия? Более того, все, кому пришлось ближе познакомиться с обитателями этой местности, могут засвидетельствовать, какое распространение имеют здесь болезни, нищета И деморализация. Здесь общество опустилось до неописуемо низкого и жалкого уровня. — Жилища беднейшего класса в общем очень грязны и, по-видимому, никогда не подвергаются никакой уборке. В большинство случаев они состоят из одной-единственной комнаты, которая, несмотря на очень плохую вентиляцию, всё же всегда бывает холодной из-за разбитых стёкол и плохо прилаженных рам; комната сырая, нередко расположенная ниже уровня земли, обстановка всегда жалкая или совсем отсутствует, так что охапка соломы часто служит постелью для целой семьи и на ней в возмутительной близости валяются мужчины и женщины, дети И старики. Воду можно достать только в общественной колонке; трудность её доставки, разумеется, во всех отношениях благоприятствует распространению грязи».
В других больших портовых городах дело обстоит не лучше. В Ливерпуле, при всей его торговле, роскоши и богатстве, рабочие живут в таких же варварских условиях. Добрая пятая часть всего населения, т. е. более 45 тыс. человек, живёт в тесных, тёмных, сырых и плохо вентилируемых подвалах, которых в городе насчитывается 7862. Сюда нужно прибавить ещё 2270 внутренних дворов (courts), т. е. небольших пространств, застроенных со всех четырёх сторон, имеющих только один узкий, обычно крытый вход и потому не допускающих совершенно никакой вентиляции, большей частью очень грязных и населённых почти исключительно пролетариями. Подробнее об этих дворах мы поговорим, когда пойдёт речь о Манчестере. В Бристоле было однажды обследовано 2800 рабочих семейств и оказалось, что 46 % из них имело только по одной комнате.
Совершенно такое же положение мы находим в фабричных городах. В Ноттингеме насчитывается всего 11 тыс. домов, из них 7–8 тыс. построены так, что задними стенами примыкают друг к другу, что исключает возможность сквозной вентиляции; к тому же в большинстве случаев имеется только одно отхожее место на несколько домов. Недавно произведённое обследование показало, что целые ряды домов построены над неглубокими сточными канавами, прикрытыми всего только дощатым полом. В Лестере, Дерби и Шеффилде — та же картина. О Бирмингеме вышеупомянутая статья «Artizan» говорит следующее:
«В старых частях города есть немало грязных и запущенных мест с обилием стоячих луж и куч мусора. Внутренних дворов в Бирмингеме очень много, более 2 тыс., и именно в них живёт большая часть рабочих. Они обычно тесны, грязны, плохо проветриваются, имеют скверные сточные канавы; вокруг каждого из них стоит от 8 до 20 домов, которые получают воздух только с одной стороны, так как задняя стена у них общая с другим домом, а в глубине двора обычно устроена общая мусорная яма или что-нибудь в этом роде, грязь которой не поддаётся описанию. Нужно, однако, заметить, что более новые дворы расположены разумнее и содержатся приличнее, и даже в старых дворах коттеджи менее скучены, чем в Манчестере и Ливерпуле, вследствие чего во время эпидемических заболеваний в Бирмингеме насчитывалось гораздо меньше смертных случаев, чем, например, в Вулвергемптоне, Дадли и Билстоне, отстоящих от него всего на несколько миль. В Бирмингеме также не знают жилых подвалов, хотя иногда подвальные помещения используются не по назначению и в них устраиваются мастерские. Ночлежных домов для пролетариев много (свыше 400); находятся они главным образом во внутренних дворах в центре города. Почти все они отвратительно грязны, с затхлым запахом; это убежище нищих, бродяг» (trampers, о точном значении этого слова — ниже), «воров и проституток, которые живут здесь, не считаясь ни с какими требованиями приличий или комфорта, едят, пьют, курят и спят в атмосфере, нестерпимой для кого-либо, кроме этих опустившихся людей».
