– Так тебе неудобно, я знаю, но ты должна иметь вид трупа.
– Лишь бы не запах…
– Нет, запах нам не требуется. – Он засмеялся. – Забавная ты какая… Лежи вот так, я посмотрю, как ты выглядишь в объективе. Не двигайся. Лицо верни на место, улыбающийся труп – это зрелище так себе. Ага, вот так хорошо. Все, не двигайся, снимаю! Черт, подбросьте на нее немного листьев – будто ветром нанесло… ага, вот так. Тело, не двигайся! Теперь лицо крупным планом… рот приоткрой… вот, хорошо, снимаю. Есть. Все, всем спасибо, свободны. Тело, поднимайся.
– Что вы на меня налили?
– Искусственная кровь, как в фильмах ужасов. В нашей лаборатории взял. По цвету и консистенции неотличима от настоящей, но запах, конечно, химический.
– Это хорошо. Она отстирается?
– Понятия не имею.
Он такой красавчик – и я, вся в искусственной крови, и листья облепили меня, еще и под труп загримирована. То есть мне реально сделали такой макияж. В зеркале я вижу свои волосы – всклокоченные, слипшиеся кровавыми сосульками, и синие тени под глазами, бледные губы – ну, точно восставшая из мертвых, как в фильме ужасов. А нашлепка на глазу кажется кровавой дырой, это реально страшно. И весело.
– А нашлепка на глазу? Зачем она, для страха?
Дэн на минуту замялся и отвел глаза.
– Что?
– Не хотел тебе говорить… Ну да теперь все равно узнаешь. Они хотели для подтверждения твой глаз. Ну, кроме фотографий.
– Глаз?!
– Вот черт… Я тебе не говорил, не хотел пугать. Она глаз твой потребовала как доказательство.
Хорошенькое дело.
Я даже представить себе не могу, как бы они потом этот глаз рассматривали. А куда бы они его дели в итоге, просто выбросили? Хорошо, что не знала, я бы все время об этом думала.
– Прямо как злая мачеха в сказке о Белоснежке… только та вроде бы сердце хотела, а тут глаз… я-то думала, зачем вы мне эту нашлепку на лицо налепили.
– Ну, вот. Передаст ей наш человек фотографии и глаз, она деньги ему отдаст, и готово. Нам за раскрытие дела честь и хвала, а ты живешь как жила и в ус не дуешь.
– Что теперь?
– Теперь, Лина, езжай домой, дальше я сам буду заниматься твоими родственниками. – Дэн смотрит на меня, как на экспонат кунсткамеры. – Да, гример постарался… отличные фотографии должны получиться, хочешь посмотреть, что мы на «полароиде» сняли?
– Ну…
– Вот, смотри.
Я вообще-то не рвалась, но он мою нерешительность расценил по-своему. Полицейским, наверное, кажется, что всех остальных граждан просто хлебом не корми, дай поучаствовать в какой-нибудь их операции, а уж в роли трупа – вообще роскошно.
Фотографии жуткие – теперь я знаю, как буду выглядеть, если что. И оптимизма мне это не добавило. Зазвонил телефон, мне уже известен этот номер.
– Вы там закончили?
– Ага.
– Тогда выходи, жду тебя на улице.
– Но, Мирон…
– Давай мигом.
Я вздохнула – мне бы переодеться, никто не сказал, что меня будут измазывать такой гадостью, но переодеться все равно не во что. И ванной комнаты здесь я не наблюдаю. Ладно, отмоюсь потом.
– Тебя отвезут домой? – Фролов вопросительно смотрит на меня, и я понимаю, что ему некогда со мной возиться, ему интереснее с Дэном. – Или подбросить?
– Нет, спасибо, за мной уже приехали.
– Ладно, удачи. И до завтра. Отдыхай, но к двенадцати жду тебя в офисе, как подъедешь – позвонишь, я встречу. Охране тебя покажу опять же.
– До завтра.
Они уже склонились над какими-то записями, и я выхожу из комнаты, где меня снимали. Это прямо в здании райотдела, я иду по пустому коридору, за закрытыми дверями слышны чьи-то разговоры, звонят телефоны, и коридорам конца нет, надо бы найти кого-то и спросить, где у них выход. Вроде бы за этой дверью люди просто общаются – слышны веселые голоса. Я заглядываю в кабинет. Там за столом сидят трое молодых парней и пьют что-то из керамических кружек. На столе в тарелках разложены бутерброды.
– Простите… я слегка заблудилась, мне надо выйти…
Один из мужиков судорожно икнул и упал под стол, уронив кружку. Она разбилась, осколки разлетелись по полу, потекла какая-то темная жидкость – наверное, растворимый кофе.
Еще один взвыл и потянулся за оружием, третий вжался в стену и вдруг тонко закричал. Такое впечатление, что они с ума сошли… о боже, ведь я до сих пор загримирована под труп! Вот дура-то, господи помилуй!
Чья-то сильная рука дергает меня в сторону двери, и Дэн громко командует:
– Отставить панику! Пистолет на место! Визжать прекратил! Козлова поднимите кто-нибудь!
Он обернулся ко мне, и я вижу, что в нем борются два желания: заржать в голос и надавать мне лещей. И я не думаю, что это взаимоисключающие желания.
– Я только через пять минут сообразил, что мы отпустили тебя как есть – блуждать по нашим коридорам, и ты явно попытаешься спросить дорогу, а тебя просто пристрелят с перепугу. Ты себя в зеркале видела, чучело?
– Могли бы сказать, что измажете меня этой дрянью, я бы одежду захватила, а так…
– Извини, ты права. Стой здесь. – Он подошел к лежащему на полу сотруднику. – Голову разбил… зовите врача, что ли.
– Там…
– Там потерпевшая, загримированная для проведения следственных действий. Ты что, Павлов, фильмов ужасов насмотрелся? Кобуру закрой, ты же чуть не пристрелил ни в чем не повинную женщину. Все, тело, идем. Я тебя выведу, иначе ты мне всех сотрудников распугаешь.
Всех не всех, но когда навстречу нам попались двое патрульных, а между ними – громила самого криминального вида, то они от меня шарахнулись в разные стороны, как тараканы, при внезапно загоревшемся среди ночи на кухне свете. При этом громила закрыл лицо скованными руками, а один из патрульных мирно сполз по стене. Ну, что ж, это тоже опыт. И в эту минуту у меня в голове созрел очень смешной план, если я уговорю Мирона мне помочь, то воспоминания об этом деле будут греть мою душу очень долго.
– Нашлепку с глаза сними, выглядит жутко.
– А остальное – просто зашибись?
– Нашлепка – самый цимес. Где твоя машина? – Дэн с сомнением смотрит на меня. Я очень убедительна в виде трупа. – Ты говорила, что за тобой приехали?
– Вот.
Машина Мирона вырулила из-за угла, и я, тронув Дэна за руку, побежала к ней – в салоне остались мое пальто и сумка, а на улице холодно.
– Эй, тело, завтра я позвоню.
– Хорошо. А у вас есть мой телефон?
– У Фролова возьму.
Я сажусь в машину, снимаю с глаза нашлепку и прячу в карман. Мирон смотрит на меня со своей непроницаемой миной.
– Очень живописно.
– Да? Я тоже так думаю. Даже полицейские в обморок упали.
– Как это?
– Я вышла и заблудилась. Они меня туда привели, я дорогу не запомнила, а потом они со мной закончили и говорят – все, иди. Вы мне позвонили, ну я и пошла. А там у них коридоров уйма, где выход, я не помню. И я реально заблудилась, вот и решила спросить дорогу, сама-то забыла совершенно, что в этом гриме и в крови. Это искусственная кровь, знаете? Ну, вот я захожу в один из кабинетов, а там сидят трое и пьют кофе с бутербродами. Меня увидели – и врассыпную: один сразу в обморок, чашку разбил, и голову тоже, второй схватился за пистолет, а третий принялся кричать… потом пришел Дэн и вывел меня, а по дороге двое патрульных вели задержанного в наручниках, и…
Происходит нечто странное. Мирон хохочет. Упал на руль и хохочет – плечи его вздрагивают, он всхлипывает и пытается совладать с собой, но смех распирает его, как будто он копился в нем сто лет, а теперь наконец вырвался наружу.
– Ты просто ходячее недоразумение, ты это знаешь?
Он вытер глаза и посмотрел на меня с веселым интересом.
– Ты постоянно влипаешь в какие-то нелепые истории. Когда тебя обвинили невесть в чем, ты решила сойти с планеты. Когда тебя решили убить, ты не нашла ничего лучшего, чем составить завещание и напиться таблеток. Когда тебя пришли убивать, ты спросила, не угодно ли мне, чтобы ты встала поудобнее – для более эффективного сбрасывания тебя с крыши. Потом ты торговалась со мной на предмет утопления – тебе резко захотелось стать русалкой. Потом ты блевала, варила суп, едва не умерла – а сегодня, я слышал, пошла в самую крутую контору к моей подруге за советом и помощью и добыла их рекламному отделу контракт, о котором мечтали все рекламщики страны. Между делом поучаствовала в любительской театральной постановке в роли трупа и распугала ментов в отделе. Это очень насыщенная программа для двух суток, тебе не кажется?
