Сайлас прошел в кухню, где стояли его прогулочные ботинки на толстой подошве, тщательно отмытые и начищенные до блеска. Он не собирался переобуваться для поездки, поскольку бриллианты спрятаны в каблуках ботинок, которые были сейчас на нем. Но он все-таки сменит ботинки, а потом передумает – это поможет как-то скоротать время. Сайлас глубоко вздохнул. Покинув гостиную, он почувствовал облегчение. Возможно, если он посидит в кухне, искушение исчезнет. Бродский отправится на станцию, возможность будет упущена, опасность минует… но вот бриллианты…
Медленно расшнуровав ботинки, Хиклер поднял голову. Бродский сидел за столом спиной к кухонной двери. Он перестал жевать и сосредоточенно свертывал папиросу. Сайлас тяжело задышал и, скинув ботинок, сидел неподвижно, упершись взглядом в спину Бродского. Он расшнуровал второй ботинок, стянул его с ноги и положил на пол.
Скрутив папиросу, Бродский зализал бумагу, убрал кисет и, смахнув с колен крошки табака, стал шарить по карманам в поисках спичек. Внезапно Сайлас поднялся со стула и медленно двинулся по коридору в гостиную. Он крался, как кот, беззвучно дыша через полураскрытый рот, пока не оказался на пороге комнаты. Лицо раскраснелось, широко раскрытые глаза ярко блестели в свете лампы, в ушах стучала кровь.
Бродский чиркнул спичкой, прикурил и, задув спичку, бросил ее в камин. Опустив коробок в карман, стал с наслаждением курить. Сайлас медленно и бесшумно вошел в гостиную и по-кошачьи подобрался к стулу, на котором сидел Бродский, причем так близко, что ему пришлось отвернуться, чтобы тот не уловил его дыхания. Полминуты Хиклер стоял неподвижно, словно символическая фигура смерти, устремившая ужасный взгляд в макушку ничего не подозревавшего торговца бриллиантами. Сайлас быстро и беззвучно дышал, а его пальцы медленно двигались, словно щупальцы гигантской гидры. Потом так же бесшумно он попятился к двери и, развернувшись, удалился на кухню.
Там он перевел дух. Цель оказалась близка. Жизнь Бродского висела на волоске. Все оказалось очень просто. Если бы в руках у него было что-то тяжелое, например молоток или камень… Неожиданно Хиклер заметил металлический стержень, оставленный рабочими, строившими новую теплицу. Это был обрезок чугунной стойки длиной около фута и толщиной три четверти дюйма. Если бы минуту назад у него в руках оказалась эта штуковина…
Он поднял обрезок, взвесил его в руке и поднес к голове. Серьезное орудие и к тому же бесшумное. Вполне годится для его замысла. Нет, лучше положить его на место.
Но Сайлас этого не сделал. Подойдя к двери, он снова посмотрел на Бродского. Тот по-прежнему сидел к нему спиной, периодически выпуская дым.
Вдруг в Хиклере произошла разительная перемена. Его лицо побагровело, приобрело свирепое выражение, вены на шее вздулись. Вынув часы, он посмотрел на время и быстро убрал их в карман. После чего бесшумными шагами двинулся в гостиную.
Остановившись за стулом, на котором сидела жертва, он занес руку с обрезком над ее головой. Услышав легкий шорох, Бродский оглянулся как раз в тот момент, когда металлический стержень со свистом рассекал воздух. Цель сместилась, и убийца промахнулся, лишь слегка задев голову жертвы. Слабо вскрикнув, Бродский вскочил со стула и схватил нападавшего за руку. Животный страх, казалось, придавал ему силы. Началась отчаянная борьба – мужчины, сцепившиеся в смертельной схватке, неуклюже топтались на полу, раскачиваясь и напирая друг на друга. Стул перевернулся, пустой стакан слетел на пол и вместе с очками Бродского был раздавлен ногами дерущихся. Бродский снова закричал – громко, жалобно и пронзительно, чем поверг Сайласа в немалый испуг: а вдруг его услышит какой-нибудь случайный прохожий. Собрав все силы, он опрокинул свою жертву на стол и, схватив угол скатерти, запихнул его Бродскому в рот, открытый для очередного вопля. Целых две минуты оба оставались неподвижными, напоминая зловещую аллегорическую скульптуру. Когда подергивания жертвы прекратились, Сайлас ослабил хватку, и бездыханное тело съехало на пол.
Все было кончено. Так или иначе, но дело было сделано. Сайлас выпрямился, тяжело дыша и вытирая пот со лба. Взглянув на часы, он увидел, что они показывают без одной минуты семь. Значит, все это заняло не больше трех минут. У него оставался час, чтобы замести следы. В семь двадцать должен был пройти товарный поезд, а до железной дороги было не больше трехсот ярдов. И все же не стоило терять время. Хиклер снова обрел самообладание и был озабочен лишь тем, что кто-то мог услышать крики Бродского. Остальное не составляло труда.
Он наклонился и, осторожно вытащив ткань из плотно сжатых зубов Бродского, стал тщательно обыскивать его карманы. Вскоре он нашел то, что искал, и, вытащив бумажный пакетик, внутри которого перекатывались твердые крупицы, искренне поздравил себя, ничуть не сожалея о содеянном.
Потом Хиклер деловито приступил к уборке, не забывая поглядывать на часы. Несколько капель крови упало на скатерть, на ковре под головой убитого тоже темнело кровавое пятно. Сайлас принес из кухни воду, щеточку для ногтей, сухую тряпку и стал затирать пятна на скатерти, не забыв при этом и о крышке стола. Смыв пятно с ковра, он подложил под голову убитого лист бумаги, чтобы больше не испачкать ворс. Разгладив скатерть, поднял стул, положил раздавленные очки на стол, потом поднял с пола растоптанную сигарету и швырнул ее под каминную решетку. Осколки стекла от разбившегося стакана и очков Бродского он тщательно смел в совок, затем высыпал их на лист бумаги и тщательно рассортировал. Вынув стекло от очков, Сайлас положил его на отдельный лист бумаги, а все остальное свалил обратно в совок и, торопливо надев ботинки, отнес его в мусорную кучу за домом.
Пора было идти на станцию. Торопливо отрезав кусок шпагата от мотка, Сайлас, связав саквояж и зонтик, повесил их на плечо убитого. Потом завернул осколки очков в бумагу и засунул вместе с оправой в карман. Подняв тело, Сайлас перекинул его через плечо – Бродский был маленьким и щуплым и вряд ли весил больше девяти стоунов. Вполне посильная ноша для крупного, атлетически сложенного мужчины, каким был Хиклер.
Снаружи была кромешная темнота. Выглянув из задней калитки на пустырь, отделявший его дом от железной дороги, Сайлас убедился, что дальше двадцати футов ничего не разглядишь. Прислушавшись и не услышав ни звука, он вышел, тихо закрыл за собой калитку и быстро устремился к железной дороге. К сожалению, его передвижение было не столь бесшумным, как он рассчитывал.
Торфяная земля заглушала его шаги, однако покачивающиеся саквояж и зонт стучали друг о друга и затрудняли передвижение.
До путей было всего триста ярдов. Обычно Сайлас добирался до них за три-четыре минуты, но сейчас мешала его ноша и частые остановки, чтобы прислушаться. До ограды, отделявшей пути от пустыря, он добрался за шесть минут. Там остановился и вновь прислушался, настороженно вглядываясь в темноту. Но вокруг не было ни души. Раздавшийся вдали свист паровоза заставил его поторопиться. Перевалив труп через ограду, дотащил его до ближайшего крутого поворота.
Там он положил тело ничком, так чтобы шея оказалась на ближнем рельсе. Вынув складной нож, Сайлас перерезал узел на шпагате и освободил саквояж и зонт. Бросив их на полотно рядом с телом, он аккуратно спрятал шпагат в карман, не заметив, что небольшой обрывок от узла упал на землю.
Паровоз пыхтел и громыхал уже совсем близко. Сайлас быстро достал из кармана оправу от очков и пакетик с осколками. Очки он бросил рядом с головой убитого, а осколки, предварительно высыпанные на ладонь, разбросал вокруг оправы. Он успел как раз вовремя. Шум поезда становился все ближе. Сайласа так и подмывало остаться и посмотреть на финал, который превратит убийство в несчастный случай или самоубийство. Но это было небезопасно. Лучше убраться подальше, пока его кто-нибудь не увидел. Он торопливо перелез через ограду и поспешил через пустырь к своему дому.
Хиклер был уже у калитки, когда шум, донесшийся с путей, заставил его застыть. Он услышал длинный свисток, визг тормозов и грохот сталкивающихся вагонов. Стук колес сменился свистом вырывающегося из трубы пара.
