Иллюстратор Александр Андреевич Смолин

© Александр Смолин, 2017

© Александр Андреевич Смолин, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-6088-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Говорят, в том лесу чудище водится – Горлицей кличут. Кладбище там какое-то старое есть. Прямо посреди леса с памятниками каменными и оградами. Гиблое место. Много людей пропадает.

– Я в эти байки не верю. Ты лучше Машеньке – внучке своей расскажи, чтоб спала покрепче.

Семеныч сидел напротив меня, пожевывая дымящуюся папиросу беломор-канала. Его лицо от возраста было испещрено морщинами. Серые глаза смотрели на пляшущие языки пламени из-под седой челки. Мы сидели у него во дворе возле покосившегося сарая. Дядя Ваня был моим соседом, хотя для меня он значил больше чем просто сосед. Он был мне кем-то вроде отца. Мои родители уже давно померли. Несколько лет назад я женился. Жена моя скромная была. В селе нашем уже никто не жил. Все по городам разъехались.

Раньше я тоже в городе жить пытался – да не мое это все. Вернулся в село. А тут пять дворов жилых, да и все. Остальные дома пустыми стоят. Никому ненужные.

– Чудище иль не чудище, а грибов там растет немеренно. Я Зинке своей хочу нанести. Пускай на зиму закроет. Сейчас дожди прошли – сыро, самая пора для грибов. Степаныч вон помнишь… целыми корзинами раньше тягал. И все оттуда – из лесу. Главное говорил «Поглубже заходить надо». Там самые большие грибницы растут.

– Таскал-то он, таскал старый, пока коньки не отбросил в прошлую зиму. Да вот только он лес этот как свои пять пальцев знал. И Горлицу знал, как перехитрить. Чудище это вроде живет там на кладбище. Душа это чья-то неупокоенная. Он знал тропы окольные и всегда живым возвращался, а ты не знаешь. Ты сам вспомни, сколько там людей по-пропало? Забыл?!

– Да хорош тебе страху то наводить. Выдумки это все. Чудищ каких-то придумали. Степаныч как два бутыля выпьет ему и не то привидится.

Я встал и собрался идти к калитке, которая вела к моему дому. Дворы наши рядом стояли, и забор с калиткой был, чтобы в гости удобно захаживать, но Семеныч меня за рукав прихватил и так серьезным голосом прошептал. Не то чтобы шепотом но негромко так – мне пришлось даже ухо к нему преклонить.

– Ты Серега не торопись. Меня не хочешь слушать, так к жене Степаныча загляни. Пока живая старая, тропы тебе окольные расскажет.

– Дядь Вань ну что вы в самом деле?! – с упреком возразил я.

– Зайди! – не оставляя мне шанса на отказ велел строго сосед.

Я выдержал паузу и согласился. Все-таки уважал я соседа своего дядю Ваню. Он мне никогда плохого не посоветовал. Помню и силки меня обучал ставить и табачок сушить. Толковый мужик был. Жаль только старый уже. Со мною идти отказался наотмашь.

Домой зашел, жена отговаривать принялась. «Не ходил бы ты в лес» – говорит, – «Место там гиблое, сам ведь знаешь».

– И ты туда же! Как сговорились… Ты ведь сама грузди любишь, да и грибы белые за обе щеки лопаешь. Зимой под наливочку самое то! Разве вру?

– Ты б лучше о детях подумал. Пятый год живем, а детей все нет.

– Господь как решит, так и даст нам детей…

Поскрипывая половицами, я вышел в кухню. Пахло сыростью. Над раковиной висел старый умывальник. Вместо обоев в доме все стены были побелены. Пол кухни занимала русская печь. Дом этот мне от деда достался. Вместе с его ружьем. Старик добротную сотню лет прожил. Родителей пережил. Бабку свою. В общем – мировой мужик был. Он во время войны немцев голыми руками душил.

Я подергал рычажок умывальника, но воды не было. Зачерпнул из бочки, наполнил, умылся. Капельки так текут по лицу, в зеркало на себя смотрю и думаю: «И чего это меня в лес потянуло одного? Жутко и впрямь ведь глубоко идти. Обычно по краюшку ходим, а тут прям вглубь до старинного кладбища. Ведьма там вроде какая-то в склепе похоронена. Она еще при жизни деревне житья не давала. Еще до войны померла. Обряды какие-то со скотиной устраивала. Все колдовала, пока ее мужики на вилы не насадили, да и в лес на старое кладбище не снесли. Уже в то время там никого не хоронили да и после нее не стали. Там в лесу до этих событий лесорубня была и каменоломня. Вот лесников да работяг и закапывали прямо на месте. Потом камень кончился, лесорубня зачахла тоже. А кладбище осталось – жуткое место.

Еще раз плеснул в лицо воды, глянул на свою рожу бородатую. Да и пошел есть. Зинка сварганила картошки печеной. Любил я ее очень. Это про Зинку я сейчас говорю, а не про картошку. Детей у нас не было с ней, но любили друг друга мы очень. Жаль поздно женился я. Месяц назад тридцать пять мне стукнуло, а поженились когда мне тридцать было. Так и прожили пять лет как на одном дыхании. Скромная она была. К городской жизни не рвалась. В общем идиллия у нас была.

– Еды собери мне. Я пока до Прасковьи – Степаныча жены наведаюсь. Может маршрут какой, по старой памяти нарисует, чтобы не заплутать.

– Ружье возьмешь-то в лес? – спохватилась Зинка.

– А как же, роза ты моя… глядишь, зайцев по пути настреляю. Жаркое сделаешь.

* * *

(У жены Степаныча)

Ты Сереженька прежде чем в лес идти, в церковь сходи. Благословение у отца Андрея получи. Чай защитит тебя от Горлицы той.

– Баба Прасковья и вы туда же. Да нет никакой там Горлицы, застращали уже. Волки там да медведи людей потчуют. Стрелять надо метко, тогда никакие чудовища не страшны. Меня еще дед с малолетства учил.

– Все равно Сереженька! – Баба Прасковья сидела в черном платке и таком же халате. Этот траурный наряд она не снимала с самых похорон Степаныча. В избе потрескивали дрова. Громко тикали старые часы. У нее в деревне одной изба была. У остальных, дома каменные снаружи покрытые штукатуркой. А тут изба. Степаныч сам ее с бревен вырубил. – Самое главное помни! – сурово добавила она. В лес пойдешь не оглядывайся. Степаныч седым еще в молодости стал, когда с Горлицей повстречался. Вся деревня над ним посмеивалась. Мол, допился до чертиков наш Степаныч что поседел весь. А он-то ведь правду говорил. Чудище там в лесу живет. Всех кто приходит на страх проверяет. Если обернешься, то жди погибели. Если соблазну глянуть не поддашься и выдержишь дрожи в поджилках, то и домой вернешься и грибов соберешь.

Баба Прасковья! – все не верил я.

– Ты Сереженька в городе долго жил. В лес в наш далеко не ходил – а мы знаем! Жизнь тут прожили. Жена твоя любит тебя. Коли решил идти, слушай, что старшие говорят.

* * *

Брел я в резиновых сапогах по селу в сторону церкви. На дворе была осень. Желтые листья на березах золотым огнем шелестели в порывах ветра. Портится погода начинала – хмарилось. Нужно было идти за грибами, пока не начались заморозки. Люблю я с картошечкой их зимой поесть… и жареные люблю и в маринаде.

Церквушка то наша была уже ветхая. Ржавый колокол на своем веку многое повидал. Во время войны, говорят, его на пушки переплавить хотели да местные не дали. Отбились вроде. Раньше все время трезвонил, а тут уж лет десять наверно как не звонил.

Андрей-священник отца моего хорошо знал. От пьянки его отговаривал. Да разве слушал он? Так и помер. И мать без него стосковалась. Через год за ним ушла. Не должен был я их здесь одних оставлять. Да в городе жил тогда. Водителем в одной конторе работал. У начальства был на хорошем счету. Должность мне прочили руководящую. Только накрылось потом все медным тазом. Контора погорела, рабочих распустили. Вот и вернулся в село родное. Тут и Зину свою встретил. Она тогда к бабке своей погостить приехала, да так и осталась в деревне. Бабка как померла ее, так мы и поженились. Свадьбу по скромному сыграли. Всем селом. Хотя чего там. Пять семей, да и те не все пришли.