— Нет, мы из беспартейной массы. Сами по себе.

— Ты, Ванька, говори, да не заговаривайся, — набросился на противника института комиссарства сосед. — Счас за длинный язык живо под микитки и в цугундер. Комиссары оченно не обожают, когда их не одобряют. А они тоже разные бывают, у нас в гражданскую был один комиссар, душа человек. Простыми красноармейцами не брезговал, с одного котелка ел, одной шинелкой укрывался.

— А много ты таких видел? — поинтересовался былой противник просвещения.

— Сколько надо, столько и видел.

— Хватит лясы чесать, — прервал разговор брезентовый плащ, — надо ужинать и спать ложиться, скоро светать начнет, а мы еще не кушамши. Завтрева поговорите.

Все завозились и полезли за ложками. Котел сняли с костра и поставили между двумя возами, перекрытыми брезентом. Вся наша компания уселась вокруг и принялась за кашу с мясом. Разговоры прекратились, и узнать, какой сейчас год я не смог. Понятно было только то, что гражданская война позади, и в стране ходит твердая валюта.

После позднего ужина крестьяне начали укладываться спать, где кто мог. Нас Степан устроил прямо на возу, под брезентом на мешках с зерном, а сам лег под возом, на бараньем тулупе. Впрочем, спать нам осталось совсем немного, часа два и покемарить можно было и в таких спартанских условиях.

— У тебя есть какие-нибудь планы на будущее, — шепотом спросил я Ордынцеву, когда мы легли под жесткий, намокший брезент и прижались друг к другу, чтобы согреться.

— Мне нужно на службу в губком, — ответила она.

— О службе забудь, как и о своем революционном прошлом. Мы теперь совсем в другом времени.

— Ты опять начинаешь меня пугать! — обиженно сказала Даша и, сколько позволяло место, отодвинулась от меня.

— Нет, не пугаю. А ты, что сама ничего не заметила?

— Что я должна была заметить?

— Мужики без конвоя, добровольно везут зерно на железнодорожную станцию, Степан хочет на этом заработать червонец.

— Ну и что тут такого? — удивленно спросила Даша.

— Сама подумай, кто за ваши совзнаковские десять рублей извозчиками стал бы работать?

Даша долго думала, потом опять ко мне прижалась. Тихо спросила:

— Ну и что, по-твоему, это значит?

— Только то, что мы с тобой уже не в двадцатом году.

— То есть, как это?!

— Ты говорила, что я не совсем похож на остальных твоих знакомых мужчин?

— Говорила, ты и правда ни на кого не похож.

— А знаешь, почему?

— Почему?

— Я не из вашего времени.

— Как это не из нашего, а какое оно еще бывает?

— Ну, я вроде как путешественник по времени. Я попал к вам из будущего.

— Ты шутишь? Разве такое возможно!

— Возможно, ты теперь тоже путешественница.

— Это что, как в «Машине времени» Герберта Уэллса?

— Я не читал, но, судя по названию, наверное, что-то в таком же роде.

— И где мы, по-твоему, теперь находимся? — ехидно спросила Даша. — В Америке или на Луне?

— Там, где и находились: в Троицком уезде, только не в двадцатом году.

— А в каком?

— Не знаю и не смог придумать, как спросить у крестьян.

— Давай я спрошу, чего проще! — предложила она и попыталась высунуть голову из-под брезента,

— Ты с ума сошла! — удержал я ее. — Они нас или выгонят как ненормальных, или сдадут в чеку. Хорошенькое дело, вышли из Чертового замка и не знают, какой теперь год! Ты бы сама что про таких подумала?

— Подожди, так ты это что, серьезно?!

— Серьезно. И не дергайся, пожалуйста. Ничего страшного не произошло.

Даша затихла и несколько минут лежала молча, потом опять повернулась ко мне лицом:

— А про червонцы я уже слышала. О том, чтобы их ввести в обращение, уже идет дискуссия! Сокольников доказывает, что без твердой валюты не поднять страну.

— Кто это такой?

— Ты, что с Луны свалился? Нарком финансов.

— Ладно, спи, — сердито сказал я, — утром все узнаем.

— Ну, смотри, если ты меня разыграл! — сказала Даша уже сонным голосом и затихла.

Проснулись мы, как только рассвело. Крестьяне спешили сегодня же добраться до железной дороги, от которой от Троицка было около тридцати верст. Начались спешные сборы, в которых и я принял посильное участие. Ордынцева не выспалась, была хмурой и подозрительно на меня поглядывала. Пока мужики запрягали лошадей, она стояла в сторонке, но как только обоз тронулся, не утерпела и спросила у Степана:

— Товарищ Степан, а вы политикой интересуетесь?

Тот удивленно посмотрел на нее и неопределенно пожал плечами:

— Нам это все без надобностей. Лишь бы по крестьянскому делу не мешали. А политикой пусть городские интересуются, если им больше заняться нечем.

— А кто у нас Продсовнаркома, знаете?

— Это как так Пред?

— Председатель совета народных комиссаров, — расшифровала она.

— Этого, знамо дело, знаю, мы не такие уж и темные, Рыков Алексей Иванович.

— Кто? — упавшим голосом переспросила она. — Рыков?

— Ну да, как Ленин помер, он уже второй год председателем. И водка теперь «Рыковкой» называется.

Даша хотела еще что-то спросить, но не осмелилась и посмотрела на меня трагически остановившимся взглядом.

— Ну? — спросил я ее и весело подмигнул. — Поверила? Теперь я и год знаю: двадцать шестой

— Почему? — беззвучно, одними губами спросила он.

— Очень просто, Ленин умер в двадцать четвертом, прибавь два года.

— Так это все-таки правда?!

— Чистая и святая. Гражданская война кончилась, сейчас НЭП.

— Что за НЭП?

— Новая экономическая политика. Большевики почувствовали, что не удержатся у власти и на несколько лет разрешили народу работать за деньги.

— А потом что будет?

— Потом будет суп с котом. Доживешь, сама увидишь.

— А ты правда из будущего?

— Правда.

— А откуда, ну, я имею в виду, из какого будущего?

— Из XXI века, — веско сообщил я.

— Ты мне расскажешь, что потом будет, или тебе нельзя?

— Расскажу, когда будет время Только и у нас ничего особенно хорошего нет. Если не считать технического прогресса, который загадил всю экологию

Однако, теперь отделаться несколькими общими фразами от Даши мне не удалось. Она так загорелась энтузиазмом познания неведомого, что желала о будущем узнать все и сразу. Я как мог, отвечал на ее вопросы, пока она не дошла до самого ей интересного:

— А все-таки, мировая революция совершилась?

— Иди ты, со своей мировой! — начал, было, я, но не договорил фразу. — А ты, знаешь, пожалуй, она как раз в мое время и совершается.

— То есть, как это? Совершается мировая революция, а ты говоришь «пожалуй»?! Сам, что ли не знаешь, что у вас делается?

— Что у нас делается, по-моему, вообще никто не знает, но если под мировой революцией понимать глобализм, то все идет к этому.

— Какой еще глоболизм?

— Ты этого не поймешь, у нас очень сложный мир, и все перепутано. Так что давай пока займемся текущими делами, а политику оставим на десерт. Я предлагаю поехать в Москву.

— В Москву? — повторила она за мной. — А что нам там делать?

— Денег у нас много, будем прожигать жизнь.

— В Москве и Питере голод. Потом там свирепствует ЧК.

— Голод кончился, к тому же с нашими возможностями можно очень неплохо расслабиться. Ты хочешь расслабиться?

— Зачем мне расслабляться, я вполне здорова.

— Знаешь, я никогда себе не прощу, если не посмотрю Москву двадцатых годов. Давай махнем туда на недельку?

— У меня отец живет в Москве, — вдруг не по теме сказала она. — Я лучше поеду к себе в губернию

— Про свой губком и думать забудь! Как только ты там появишься, тебя сразу же возьмут за одно место и запечатают в конверт.

— Что, значит, запечатают в конверт?

— Посадят в тюрьму как эсерку.

Ордынская удивленно на меня посмотрела и совершенно серьезно спросила:

— А за какое место меня возьмут?