— Спасибо, Оля, — с искренней благодарностью сказал я, — четверти мне не нужно. Я не для себя самогон беру, мне с вашим секретарем партячейки по душам поговорить нужно. Думаю, литра полтора должно хватить.

— Это с Митькой-то Красновым? Да зачем ему столько? Ты пойди, его покличь. Я что скажу, он то и сделает. Он за хранцузскую любовь свою любимую партию продаст, как нечего делать,

Мысль использовать местную красавицу как посредника пришла мне в голову еще в середине торга Я жалостливо улыбнулся кладовщице и отправился искать секретаря. Товарищ Краснов в одиночестве сидел в штабе коммуны и ловил в овчине своего полушубка насекомых. Когда я вошел, он только глянул остро и погнался за очередной блохой.

— Видишь, товарищ, что проклятая насекомая с победившим пролетариатом делает?! Житья падлюга не дает, до сердца изгрызла.

— Еще раз здравствуй, товарищ Меринг, — сказал я, — тебя кладовщица товарищ Ольга зовет.

— Олюшка, — разом забыв о зловредных насекомых, маслянисто заблестел глазками секретарь. — Какая баба! Вот уж и не знаешь, откуда что берется! Зовет, говоришь? Иду, товарищ! Баба — она тоже человек и свое уважение должна иметь!

Краснов тотчас накинул на костлявые плечи полушубок, и мы рука об руку пошли в кладовую. Ольга снова лежала в прежней позе Венеры. Все здесь было как несколько минут назад, только сапоги уже успели бесследно исчезнуть.

— Звала, Олюшка? — умильно спросил партиец, даже забыв добавить ритуальное слово «товарищ».

— Сядь, Митя, — позвала женщина, как и давеча, освобождая место рядом с собой.

Краснов не заставил себя просить и тут же уселся возле нее, стараясь прижаться боком.

— Митя, — прочувственно сказала Ольга, — товарищ хочет тебя об чем-то попросить.

Краснов тотчас приосанился и напустил на себя значительность, как будто сидел в президиуме:

— Чего же ты, товарищ, сразу не сказал, что ты от Олюшки? Для нас это милое дело.

Что за «милое дело» я не понял, но уточнять не стал, сразу перешел к сути вопроса:

— Мне, товарищ Краснов, нужно восстановиться в партии, вот я и хочу тебя попросить выправить мне нужные документы.

Краснов удивился такой просьбе, подумал и спросил:

— А ты с какого года в партии?

— С двенадцатого, — нагло глядя ему в глаза, соврал я.

— Да ну? — удивился он, — а я только с шешнадатого, выходит, ты старей меня большевик!

— Выходит, — подтвердил я, — но партбилета у меня нет, пока сидел по царским тюрьмам, затерялся ненароком. Вот я и подумал, может, ты мне поможешь выправить документ по всей форме.

— Помоги, Мить, а я в долгу не останусь, — игриво сказала Ольга, — сделаю тебе, как ты любишь…

Краснов надолго задумался, морщил лоб и косился на женщину, потом тяжело вздохнул и отказался:

— С двенадцатого не смогу, и не проси, товарищ. Для того нужно подтверждение старых партийцев. Вот ежели с семнадцатого, это со всей душой. Сам подпишусь, что вместе сражались в одном строю.

— С февраля семнадцатого сможешь написать? Чтобы стаж был дореволюционный.

— Не вопрос, хоть с января. Кое-кого подмажем и сделаем.

— Сколько будет стоить? — прямо спросил я.

— Ничего не будет, мы с Митей сами разберемся, — вмешалась в разговор Ольга.

— Нет, это не так-то просто, — покачал головой секретарь, — подмазать все равно придется. Ежели бы просто вступить, по набору, а старым числом даром не выйдет.

В партию мне нужно было вступить, чтобы легализоваться Паспорта после революции отменили, так что особых проблем с отсутствием документов у меня не должно было возникнуть, но и попадать в заложники или на трудовой фронт, как бывший буржуй, я не хотел. Однако, главной причиной такой тяги в члены победившей партии была подспудная надежда, что я смогу втереться в доверие к руководящим товарищам в городе Троицке и найти случай забраться на свою машину времени.

— Могу отдать свой армяк и подштанники, и нательную рубаху, — предложил я

— Вот это дело, — обрадовался секретарь — А я тебе взамен дам свою старую шинель, и тепло, и вообще!

— Договорились. Когда сделаешь документ?

— Завтрева с утра и получишь. Краснов трепаться не привык. Сказано — сделано.

— Ну, тогда до завтра.

Я хотел уйти, но меня остановила Ольга.

— Погодь, товарищ, — сказала она, пошуровала рукой под своей лавкой и сунула мне в карман пол-литровую бутылку самогона. — На, хоть им душу погрей

Я поблагодарил, попрощался и вышел, оставив секретаря с его зазнобой. Впереди было полдня и нужно было чем-то заняться. Можно было пойти в трапезную и петь до обеда революционные песни, однако, для этого я был не в голосе, да и слова знал с пятого на десятое. Больше ничем другим здесь не занимались, так что нужно было самому заботиться о трудовом досуге.

Деньги у меня теперь были, коммуна меня не интересовала, и нужно было позаботиться о хлебе насущном. Чем я и решил заняться Засунув поглубже в карман бутылку самогона, чтобы не травить его видом души коммунаров, я вышел из церкви и направился в село. С горки, на которой расположился храм, в обе стороны вела корявая, давно не ремонтированная дорога, Дождей последнее время было мало, она пока еще не превратилась в непролазное глиняное месиво, так что идти можно было хоть налево, хоть направо без затруднения. Я пошел налево. Дома за последние сто двадцать лет здесь практически не изменились, та же ненавязчивая традиционная архитектура и общая российская неприкаянность. Мне показалось, что я даже узнал несколько изб, когда-то новых, теперь вросших в землю и черных от времени. Людей видно не было. Полевые работы если и велись, давно по срокам кончились, свадьбы в лихолетье не гуляли, и село казалось вымершим.

Я дошел до околицы, но так никого и не встретил. Люди как будто боялись выходить на улицу. Пришлось о наличии жителей в селе ориентироваться по печному дыму. Хибары меня не интересовали, я высмотрел избу поприличней, с запертыми воротами. Постучался. Во дворе затявкала собака. Никто на мой стук не откликнулся, хотя из труб поднимался дымок. Тогда я несколько раз сильно ударил каблуком в гулкий створ ворот, так что собачонка во дворе зашлась истеричным лаем.

Однако, хозяева продолжали игнорировать и меня, и собаку. Пришлось начать лупить ногой в ворота по-настоящему. Наконец, изнутри послышался скрипучий, старческий голос:

— Кого бог несет?

— Открой, дедушка, — попросил я. — Разговор есть,

— Ты кто такой, милый? — спросил он, не спеша отпирать ворота.

— Прохожий, — неопределенно ответили.

— С коммунии? — продолжал допрос хозяин.

— Нет, я сам по себе.

— Счас открою, — пообещал старик и начал возиться с запорами.

Наконец дверь приоткрылась, и в щель просунулось бородатое лицо.

— Чего надо? — спросил пожилой мужик, с интересом разглядывая меня.

— На постой хочу попроситься, — ответил я.

— Мы чужих не пускаем, — ответил хозяин. — Иди лучше в коммунию.

— Я не бесплатно, хорошо заплачу.

— Нам ваши бумажки без надобности, — пренебрежительно сказал он.

Я не стал его убеждать, а просто показал золотую царскую пятерку. Старик сразу подобрел и широко распахнул ворота.

— Коли так, заходи, мы хорошему человеку всегда рады.

Передний двор оказался чистым и ухоженным, как будто за воротами не было нового времени и гражданской войны. Правда, сам хозяин одет был из рук вон плохо в сплошное рванье.

— Можно у вас пожить до завтрашнего утра? — спросил я. — Чтобы с баней и нормальной едой?

— А вас сколько? — уточнил старик.

— Двое, я и жена. Давно не виделись, нужно отпраздновать встречу.

— За николаевскую пятерку?

— Да, и плачу вперед, — подтвердил я, крутя между пальцами золотой кружок.

— Хорошо, — согласился хозяин, — попарим, угостим и спать уложим. Ваше дело молодое!

— Заранее благодарю, — сказал я, передавая ему монету. — Если все будет хорошо, получишь еще столько же.

Оказалось, что материальный стимул работает даже в пору военного коммунизма. Старик довольно ухмыльнулся и поклонился мне, как при проклятом старом режиме.