— Беляки! — закричал диким голосом командир. — Бей гадов!

Однако, оказалось, что вылезать под пулеметный огонь желающих нет, как и попытаться организовать сопротивление неведомому противнику, Революционные герои смогли только смачно материть невесть откуда взявшегося неприятеля. Жертв пока не было. Пулеметчик стрелял не в нас, а просто вдоль дороги.

— У кого есть белая тряпка, — надсаживался командир, — пошлите к этим мудакам парламентера!

Кто его должен посылать и зачем, он не уточнил. Вскоре в этом отпала нужда, постреляв безо всякого толку, пулемет смолк. Вслед замолчал и командир. Мы сидели на грязной дороге, ничего не предпринимая. Невидимый противник тоже никак себя не проявлял.

— Эй, фершал, это чего было? — спросил меня чахоточный продотрядовец, прятавшийся под соседней телегой.

— Из пулемета стреляли.

— Зачем?

— Не знаю.

— А кто знает? — не унимался он.

— Если тебе интересно, пойди сам и спроси, — посоветовал я.

— И, правда, почему не спросить, — согласился он, без опаски встал и вышел на дорогу. Противник огня не открыл, и вслед за первым героем начали вылезать из-под телег и остальные.

— Панкратов, — приказал, пытаясь очистить ладонями свои измазанные дорожной грязью малиновые галифе, командир, — пойди, спроси, чего это они стреляли.

Чахоточный кивнул и без раздумий пошел к месту, откуда работал пулемет. Оставшиеся смотрели вслед, ожидая, когда его подстрелят. Однако, кругом было спокойно, и Панкратов исчез в конце улицы в лиловых сумерках вечера.

— Может, не белые? — с надеждой спросил парень с наивным лицом. — Откедова им здесь взяться?!

Через несколько минут выяснилось, что он был прав. На дороге возникла фигура чахоточного, вместе с какими то вооруженными людьми. Как только группа приблизилась, наш командир смело вышел вперед и закричал, вздевая руку вперед и вверх, как будущий типовой памятник товарищу Ленину.

— Вы чего, падлы, в революционных людей стреляете, мать вашу, так, перетак! Да за такие дела в революционный трибунал и к стенке, как раз-два-три!

— Кто вы есть такие? — не отвечая на обвинения командира, строго спросил высокий, небритый мужчина в рваном, подпоясанном веревкой пальто и студенческой фуражке.

— Мы есть продотряд имени товарища Клары Цеткин, революционной подруги товарища Карла Маркса! — гордо ответил наш командир, — А вы кто такие будете?

— Мы коммунары коммуны имени «Победы мировой революции», — ничуть не тушуясь, сказал человек в студенческой фуражке. — Прошу, товарищ, предъявить ваш по всей форме мандат!

— Ты чего, коммуния, сам, своими глазами не видишь, с кем дело имеешь! — как бы остывая, проговорил наш краснозвездный лидер.

Однако, коммунар строгости в голосе не убавил, напротив снял с плеча винтовку:

— Мне, товарищ, на вас смотреть незачем, ты мне мандат покажи, от имени какой такой Клариной целки вы наш уезд грабите?!

— Мне это даже слушать смешно, товарищ, — опять начал сердиться наш командир, — когда тебе бумажка дороже революционного товарища, с которым ты гнил на каторге и в окопах мирового империализма!

Мне стало казаться, что с бумагами у нашего отряда существовали какие-то проблемы. Так же показалось и заросшему в студенческой фуражке. Видимо на всякий случай, он передернул затвор винтовки и навел ее на нашего командира. Потом сказал официальным голосом:

— Прошу, товарищ, предъявить что положено, а то я, как есть контуженный мировым царизмом, могу случайно и выстрелить!

Нашему командиру не осталось ничего другого, как выматериться и полезть в верхний карман кожанки за бумагами. Бумаг у него оказалось не очень много, всего один потрепанный лист формата А4, с малым количеством написанного от руки текста.

— На, подавись, товарищ, — небрежно сказал он, подавая студенческой фуражке свой мандат.

Однако, оказалось, что небритый, несмотря на свою фуражку, имеет проблемы то ли со зрением, то ли с грамотой. Принятый мандат он читать не стал, а начал внимательно осматривать со всех сторон, даже с чистой, где ничего написано не было.

— Не нравится мне что-то, товарищ, твой мандат, — честно признался он командиру. — А вот штаны твои нравятся, революционные у тебя, товарищ, штаны!

Однако, командир намек на свои галифе, как возможное решение вопроса мирным путем, проигнорировал и, заподозрив небритого товарища в лингвистической некомпетентности, попер на него, что называется, буром:

— Это почему тебе же, товарищ, не нравится мандат, выданный советской властью рабочих, крестьянских и солдатских депутатов? Или ты есть скрытая контра, а не революционный товарищ, пострадавший от несправедливости при проклятом царском режиме?

Студенческая фуражка, несмотря на передернутый затвор и поддержку своих коммунаров, стоящих с оружием в руках за спиной, немного смутился и осмотрел сподвижников в надежде найти у них помощь в прочтении злополучного документа. Однако, те только сурово хмурили брови, были полны пролетарской непримиримости в борьбе с врагом, но читать мандат не собирались.

— Если, товарищ, я сказал, что мандат мне не нравится, то, значит, что он не нравится, и советская власть тут ни при чем! — не очень убедительно, заметил небритый коммунар, теряя свое моральное преимущество.

Тогда, неожиданно не только для всех, но даже для себя, вперед вышел я.

— Если нужно, то я могу прочитать!

— Это кто еще есть такой? — нахмурился небритый, видимо, предполагая, что его таким образом хотят провести.

— Фершал из Ивановки, — подал голос кто-то из продотрядовцев.

То, что я не из отряда небритого, заинтересовало. Он оглядел меня с головы до ног и спросил:

— Почему без штанов?

— Штаны у меня реквизированы продотрядом в пользу Клары Цеткин, — нагло заявил я.

Такой расклад небритого успокоил, как гарантии моей беспристрастности. Он без колебаний протянул мне замызганную бумагу.

— В таком разе читай, товарищ!

Я взял мандат и прочитал его про себя. Бумага была составлена по всей форме с печатью и подписью.

Продовольственный отряд командировался от фабрики имени Клары Цеткин в сельские поселения уезда для сбора излишков продовольствия у сельского население Подписал его какой-то предгубисполкома Родькин.

— Ну, чего не читаешь? — поторопил меня небритый.

— Тут и читать-то нечего, — ответил я. — Написано, что какого-то товарища Иванова направляют на заготовку дров в Тамбовской губернии. А печать почему-то стоит не Тамбовского Губкома, а Волынского сельсовета, Херсонской губернии. И подписи тоже липовые, за товарища Степашина, подписал какой-то товарищ Никишкин.

Мои слова произвели большое впечатление. Все, включая самих продотрядовцев, в упор уставились на покрасневшего командира. Я, поймав кураж, добавил, задумчиво разглядывая бумагу, как бы сбоку:

— И с числами путаница, здесь написано, что мандат выдан еще в шестнадцатом году! Это не мандат, а Филькина грамота!

— Дай сюда! — дико закричал командир. — Я тебе покажу Филькину грамоту!

— Нечего тебе фальшивыми бумагами революционных товарищей обманывать, — отстранился я. — Вот что с такими мандатами делают!

Оттолкнув кинувшегося ко мне командира, я порвал документ на куски и обрывки бросил в грязь.

— Да ты! Да я! — истерично заорал он, засовывая руку в штаны галифе. — Я тебя, контра, сейчас из своего революционного нагана в расход пущу!

— Замучишься, — пообещал я, — только вынь, я тебе его в жопу засуну!

— Да ты! — задергался он, вырывая зацепившийся мушкой за подкладку кармана пистолет.

Однако, воспользоваться им командиру не удалось. У меня уже столько против него накопилось, что не было жалко даже собственного кулака1 Думаю, что такого душевного удара по скрытой контре, революционные товарищи вряд ли когда-нибудь видели. У меня тотчас занемели разбитые в кровь суставы пальцев.

— Ну, ты, товарищ фершал, и бьешь! — уважительно сказал небритый, разглядывая недвижное тело краснознаменного командира, распростертое посредине дороги. — Видать, оченно ты недолюбливаешь скрытую контрреволюцию!