Например, ученик Сократа Аристипп (435—355 до н. э.) считал, что главное благо

для человека — это удовольствие; подлинные удовольствия — телесные (т. е. те,

которые обусловлены природным началом человека), а знания хороши уже тем, что

позволяют полнее наслаждаться. Его оппонентами были и его современники,

например, Антисфен из Афин (435—375 до н. э.), и более поздние мыслители,

например, Эпикур (341—271 до н.э.). Уже у них благо человека далеко отстоит от его

телесности: Антисфен, призывая быть близким природе, предлагал не стричься и

ходить босиком, но при этом считал, что “лучше помешаться, чем наслаждаться”, а

Эпикур, напротив, предполагал удовольствие обязательным для человека, хотя

удовольствием считал отсутствие страданий, свободу от телесных и душевных

тревог. Если античность признавала природу как некую мировую гармонию —

Космос, частью которого был и сам человек, то Средневековье, рассматривая

природу как творение Бога, т. е. как нечто второсортное по сравнению с духом, а

человеческую плоть — как сосуд соблазнов, считало, что человеческий дух, хотя и

вторичный по отношению к божественному, способен слиться с ним в вере. Только

эпоха Возрождения новым взором увидела природу, испытала восторг перед ее

богатством, перед разнообразием природных форм и перед величием человека,

готового соперничать с природой и самим Богом в создании новых форм. Так шаг за

шагом, в зависимости от главных целей и задач того или иного времени, менялись,

то расширяясь, то сужаясь, представления о взаимодействии культуры и природы.

Однако ни слияние природного начала с человеческим, ни полное их

разделение и противопоставление не исчерпывают многообразия их

взаимодействий. Культура как сугубо человеческое явление одновременно

воздействует на природу, адаптирует человека к природе, ищет пути гармонизации

отношений человека и природы, а также зависит от природы. И если вопросы

воздействия человека и его культуры на природу рассматриваются довольно часто,

то гораздо менее внимания уделяется зависимости человека и культуры от природы.

Некоторые моменты анализа такой зависимости можно встретить, например, в

работах французского просветителя Шарля Луи Монтескьë (1689—1755). Желая

найти материалистическое основание различным культурным феноменам, начиная

от обычаев и нравов тех или иных народов и заканчивая общественными законами,

он в качестве такого основания называл климатические условия, в которых живет

тот или иной этнос. Монтескьë считал, что климат обусловливает некоторые

физические особенности организма человека, воздействующие на всю систему

поведения, моральных норм и правил, а через них и на общественное устройство

92

общества. Вот фрагмент его рассуждений:

“Холодный воздух производит сжатие окончаний внешних волокон нашего

тела, отчего напряжение их увеличивается и усиливает приток крови от конечностей

к сердцу. Он вызывает сокращение этих мышц и таким образом еще более

увеличивает их силу... Поэтому в холодных климатах люди крепче. Деятельность

сердца и реакция окончаний волокон там совершаются лучше, жидкости находятся в

большем равновесии, кровь энергичнее стремится к сердцу, и сердце в свою очередь

обладает большей силой. Эта большая сила должна иметь немало последствий,

каковы, например, большее доверие к самому себе, т. е. большее мужество, большее

сознание своего превосходства, т. е. меньшее желание мстить, большая уверенность

в своей безопасности, т. е. больше прямоты, меньше подозрительности,

политиканства и хитрости. Поставьте человека в жаркое замкнутое помещение, и он

по вышеуказанным причинам ощутит очень сильное расслабление сердца. И если бы

при таких обстоятельствах ему предложили совершить какой-нибудь отважный

поступок, то, полагаю, он выказал бы очень мало расположения к этому.

Расслабление лишит его душевной бодрости, он будет бояться всего, потому что

будет чувствовать себя ни к чему не способным. Народы жарких климатов робки,

как старики; народы холодных климатов отважны, как юноши.

Так обстоит дело и с ощущением боли: она возбуждается в нас разрывом

волокон нашего тела... Но очевидно, что массивные тела и грубые волокна народов

севера способны подвергаться такому расстройству менее, чем нежные волокна

народов жарких стран, душа их поэтому менее чувствительна к ощущению боли.

Чтобы пробудить в московите чувствительность, надо с него содрать кожу.

При такой нежности органов людей жарких стран душа их в высшей степени

восприимчива ко всему, что связано с соединением обоих полов: там все ведет к

этому предмету.

В северном климате физическая сторона любви едва ощущается с достаточной

силой; в умеренном климате любовь, сопровождаемая бесчисленными аксессуарами,

прельщает разными приманками, которые кажутся любовью, хотя на самом деле все

это еще не любовь; в более жарком климате любовь любят ради нее самой, там она

единственная причина счастья, там она сама жизнь.

...В северном климате вы увидите людей, у которых мало пороков, немало

добродетелей и много искренности и прямодушия. По мере приближения к югу вы

как бы удаляетесь от самой морали: там вместе с усилением страстей умножаются

преступления, и каждый старается превзойти других во всем, что может

благоприятствовать этим страстям. В странах умеренного климата вы увидите

народы, непостоянные в своем поведении и даже в своих пороках и добродетелях,

так как недостаточно определенные свойства этого климата не в состоянии дать им

устойчивость.

В климате чрезмерно жарком тело совершенно лишается силы. Тогда

расслабление тела переходит и на душу: такой человек ко всему равнодушен, не

любопытен, не способен ни на какой благородный подвиг, ни на какое проявление

великодушия, все склонности его приобретают пассивный характер, лень становится

93

счастьем, там предпочитают переносить наказания, чем принуждать себя к

деятельности духа, и рабство кажется более легким, чем усилия разума,

необходимые для того, чтобы управлять собою” [203, с. 350—353].

Из приведенного текста видно, как автор настолько прямолинейно

устанавливает связи между природными и культурными феноменами, что у

современного читателя это может вызвать только улыбку. Мы хорошо знаем, что

человек, рожденный в жарком климате, но взращенный и воспитанный в ином,

может как усвоить культурные нормы этой иной климатической зоны, так и не

воспринять их, в зависимости от того, какая культурная традиция оказала на него

основное воздействие. Современное искусство наполнено историями о людях одного

континента, натурализовавшихся в другом, людях одной культуры, воспринявших

другую, а также и о людях, оказавшихся как бы вне всех культур. Нам также хорошо

известно, что жители жаркого климата могут оказаться стойкими и мужественными,

а жители холодного — проявлять слабость и робость, люди юга могут быть

высокоморальными, а северяне — лукавыми и неверными и т. д.

Л. Н. Гумилёв рассматривал вопрос взаимодействия природы и культуры в

несколько иной плоскости. Он говорил о существовании того или иного народа как

одной из составляющих биоценоза (греч. bios “жизнь” + koinos “общий” —

совокупность растений, живых существ, микроорганизмов, населяющих

определенную географическую область). А это значит, что и человек — такая же

составляющая природного цикла, как и любое природное явление, и так же зависит

от условий, в которых он живет и развивается. Мы можем сделать вывод о том, что и

культура тоже зависима от природных условий, но это не та зависимость, о которой