себя за “истинного” царя, который чудесным образом спасся от всяких бед и теперь

выступает “за народ” и с народом. Ключевский считает, что смута закончилась с

восшествием на российский престол Алексея Михайловича Романова (1629—1676),

но и при нем, и в более позднее время не прекратились попытки очередных

самозванцев смутить народ надеждами на некую общественную справедливость.

Смутное время не ограничивается политическими битвами и

противостояниями, оно связано и с расколом церкви. Критика церкви, в различной

форме прозвучавшая в XV—XVII веках, свидетельствовала, что и в православии

было далеко не все идеально. С. М. Соловьев в многотомной истории России

обращает внимание на застойные явления, возникшие в лоне церкви, на пороки

служителей Господа, и цитирует письмо царя Алексея Михайловича (1636): “Ведомо

нам учинилось, что в Павлове монастыре многое нестроение, пьянство и

самовольство, в монастыре держат питье пьяное и табак, близ монастыря поделали

харчевни, и бани, брагу продают; старцы в бани и харчевни и в волости к

крестьянам по пирам и по братчинам к пиву ходят беспрестанно, бражничают и

бесчинствуют, и всякое нестроение чинится...” [280, т. 5, с. 306].

Поэтому царь и его ближайший соратник Никон

провели реформу в обрядах православной церкви: в

церковной службе появляется проповедь, доселе

нестройное пение (“В одно время в церквах пели и

читали в два, три и несколько голосов, так что ничего

нельзя было разобрать” [280, т. 6, с. 196]) было

заменено на единогласное, выверяются с греческими

тексты церковных книг, двуперстие при крещении

сменилось троеперстием. Многие верующее были

возмущены: “Заводите вы, ханжи, ересь новую,

единогласное пение, да людей в церкви учить, а мы

Грешники, влекомые

517

демонами под горку в

ад. Миниатюра конца

XVIII — начала XIX века

прежде людей в церкви не учивали, а учивали их втайне, беса вы имате в себе, все

ханжи...” [там же]. Эти несогласия были не единственной причиной раскола. Раскол

вовлек в свое движение всех, кто был сколько-нибудь недоволен существующими

порядками и новшествами: служителей церкви, которых не устраивало усиление

власти энергичного, но жестокого и претендующего на единовластие патриарха

Никона, присвоившего себе титул “великого государя” (имея в виду религиозное,

духовное господство), бояр, тяготившихся зависимостью от самодержца, стрельцов,

на смену которым шли воинские организации западного типа, крестьян, городской и

посадский люд. “Идеология раскола включала сложный спектр идей и требований:

от проповеди национальной замкнутости и враждебного отношения к светскому

знанию до отрицания крепостного строя с присущим ему закабалением личности и

посягательством государства на духовный мир человека и борьбу за демократизацию

церкви” [23, с. 72].

В. И. Суриков. Боярыня Морозова

“Крушение авторитета светской власти сопровождалось падением власти

духовной” [236, с. 23]. Разочарование вызывало самые разные реакции как в

церковной среде, так и в мирской. Многие видели выход из кризиса в

самоубийственном пренебрежении к своей жизни и к жизни других людей и

призывали к уничтожению (“умерщвлению”) плоти: носить на себе железные цепи с

крючьями, тяжелые камни, а затем, соблюдая самый суровый пост, уморить себя

голодом. Невероятно, но эти призывы находили отклик у множества людей,

уходивших в тайные скиты для выполнения обряда, кажущегося им единственным

способом спасения от скверны земной.

В расколе выделились две главные противостоящие друг другу силы:

жаждущие перемен реформаторы и сторонники патриархального уклада,

представлявшегося им освященным временем. Политический деятель и историк П.

Н. Милюков (1859—1943) в “Очерках по истории русской культуры” [196, т.

2, ч. 1], рассматривая причины раскола, отметил, что к концу XV века религиозные

правила закрепились в сознании большинства не слишком грамотных людей как

непреложные законы, касающиеся и обрядовой стороны, и текста молебнов, и

518

образа жизни. Переписываемые церковные книги стали к этому времени несколько

отличаться от греческих источников, как и обряды, завезенные из Византии.

Летописи отразили новое отношение к этим различиям следующим образом: “Греки

отступили от чистого православия, русские сохранили его от отцов нерушимо.

Естественно, что при разнице церковных форм и обрядов — все предпочтение

должно принадлежать национальным русским формам. Они должны считаться

истинно православными” [там же. с. 45]. Когда на Руси возникло

книгопечатание и стали издаваться церковные книги (первой из них была книга

“Апостол” в 1564 году), появилась возможность сличить тексты и увидеть

расхождения с греческим оригиналом. Но ревнители старины не собирались менять

вековые традиции. Так сложились две партии: с одной стороны — патриарх Никон

(1605—1681), властный, упрямый, претендующий на особое, церковное

самодержавие, с другой — старообрядцы, не менее уверенные в своей правоте,

страстные, одержимые, такие, как протопоп Аввакум (1620 или 1621—1682),

боярыня Морозова, та самая, которую изобразил В. И. Суриков (1848—1916). Вот как

писал Аввакум, обращаясь к царю, Алексею Михайловичу: “Вздохни-ка по-

старому... Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком;

не унижай его ни в церкви, ни в дому, ни в простой речи... Любит нас Бог не меньше

греков... Чего ж нам еще хочется лучше того? Разве языка ангельского? Да нет, ныне

не дадут — до общего воскресения” [там же, с. 53].

Страшными оказались судьбы первых старообрядцев. Протопопа Аввакума

многократно ссылали, затем продержали в выгребной яме в городе Пустозерске 15

лет и по приказу царя сожгли в 1682 году. Боярыню Морозову в ссылке уморили

голодом. Сохранился письменный текст, свидетельствующий о страшных муках этой

женщины, умолявшей своего стража дать ей хлебца или сухарика, или яблочка [244].

Сторонники же новаторства, не связанные с религиозными спорами,

потянулись к знанию, просвещению и образованности.

§ 2 Развитие образования и образованности

Несмотря на смуту и неспокойствие, множество перемен и событий далеко не

радостного свойства, происходит постепенный переход к новому времени с его

устремлением к знанию и развитию разума.

Большинство авторов отмечают печальное состояние образования и развития

наук в России вплоть до XVII века. В прошлом веке одно из постановлений

церковного собора предписывало “устроить в домах лучших городских священников

училища, в которых бы проходились “грамота, книжное письмо, церковное пение и

налойное чтение” [262, с. 382]. Но это были, во-первых,

не систематические школы, во-вторых, в школы

принимались дети священников, в-третьих, такие

школы могли существовать только в городе. В этом же

519

источнике процитированы слова, сказанные в начале XVII века:

“невежество русского народа есть мать его благочестия; он не знает ни школ, ни

университетов: одни священники наставляют юношество чтению и письму, и этим

занимаются немногие” [там же]. Напомним, что книжники понесли большой урон в

период иноземного владычества, когда многие книги, да и книжники были

уничтожены. Конечно, в некоторых семьях детей обучали грамоте, но делалось это

без системы, иногда случайными домашними учителями, да и методы обучения