человеческому счастью. Существовали специальные песни, носящие в себе все

формы обругивания, которые исполнялись в Риме не только во время праздников

плодородия, но и на свадьбах и во время чествования триумфаторов.

Из античного мира смеховая культура перешла в

средневековье, сохранив свою языческую сущность,

несмотря на победу христианства. Более того, смеховая

культура проникла в самую сокровенную часть христианства

— в церковную службу, став ее составной частью на долгое

время, пока церковная и светская жизнь не приобрели

значительных различий. Смеховые обычаи средних веков

лишь генетически связаны с языческими религиозными

обрядами, они свободны от религиозных догматов, мистики,

доказательством чего являются пародии и на сам церковный

культ.

В средние века смеховая народная культура проявилась

Миниатюра, изображающая

в основном как карнавальная, площадная (действо

средневековых актеров IX в.

происходило на площади), хотя карнавалом не

Париж

ограничивалась. Кроме карнавала, существовали

особые “праздники дураков” (festa stultorum),

праздник осла, а также — как часть церковного обряда — “пасхальный” и

“рождественский” смех, при котором во время праздничного богослужения

священник произносил речи, не всегда отвечающие требованиям повседневной

морали.

351

Якоб Жорданс. Бобовый король. Эрмитаж

Не только карнавал имел народно-площадную форму. Даже церковные

храмовые праздники сопровождались ярмарками с площадными увеселениями, в

которых участвовали “уроды”, великаны, “ученые” звери и др. Смех сопровождал и

гражданские церемониалы и обряды, — пишет М. М. Бахтин, — шуты и дураки

были неизменными их участниками и пародийно дублировали серьезные действия

— чествования победителей турниров, посвящение в рыцари и др. Даже на бытовых

пирушках выбирались “бобовые” король и королева “для смеха”. У многих народов

от весенних обрядов сохранились обычаи выбирать “майскую королеву”, которая

олицетворяет весну. Соответственно “король” должен олицетворять зиму [25].

У карнавала средних веков есть свои непреложные законы: он не делит

участников на исполнителей и зрителей; карнавал не смотрят, в нем живут, так как

по своей идее он всенароден; пока карнавал совершается, ни для кого нет никакой

другой, некарнавальной жизни. Таким образом, карнавал несет в себе две идеи: это

идея особой карнавальной свободы и идея возрождения и обновления жизни. Как

писал Бахтин [25], в карнавале сама жизнь играет другую, свободную (вольную)

форму своего осуществления, свое возрождение и обновление на лучших началах.

Официальные праздники принципиально отличались от карнавала. Они были

серьезны, не уводили от существующего общественного уклада не даровали

человеку освобождения от реальности, а наоборот, еще сильнее закрепляли и

утверждали неизменность и вечность существующего миропорядка, его ценностей,

норм, идеалов. Официальность всегда обращена в прошлое, в отличие от карнавала,

который торжествовал освобождение от господствующих норм, был праздником

обновления. На время карнавала как бы упразднялись иерархические отношения,

которые подчеркивались на официальных праздниках. Фамильярность карнавала —

особое состояние раскованности, при котором каждый человек ощущал себя равным

среди равных. Существовал и особый карнавальный язык, богатый и способный

352

выразить мироощущение народа, враждебное всему застывшему, раз и навсегда

данному. Для него, как говорит Бахтин, характерна логика “обратности”

“наоборотности”, мира “наизнанку”, логика “снижений”, профанации, шутовских

увенчаний и развенчаний [25]. Смех карнавала всенароден, он — не индивидуальная

реакция на какое-либо отдельное явление, а направлен на весь мир и его устройство,

высмеивает всё и вся, в том числе и самих участников.

Влияние карнавального мироощущения на городскую культуру было велико,

так как города средневековья жили в условиях карнавала в общей сложности до трех

месяцев в году. В повседневной жизни также невозможно было полностью

преодолеть карнавальное мышление. Даже те люди, которые обычно предавались

ученым трудам, не избегли мощного воздействия карнавального смеха. Школяры,

монахи, высокопоставленные церковники и ученые богословы умели веселиться,

уходя от привычной серьезности. Одно из произведений — “монашеские шутки”

( Jоса топасоrит) — написано на “ученой” латыни, но представляет собой

пародийные трактаты богословского и теоретического характера. Здесь все обряды и

богословская идеология показаны в смеховом аспекте.

Миру известны пародийные произведения, которые показывают, как глубоко

проникала смеховая карнавальная культура в стереотип средневекового человека.

Например, освященная традицией вольного “пасхального” смеха “Вечеря Киприана”

дает карнавальную версию всего Священного писания. Были созданы пародийные

дубли на все стороны и моменты церковного культа и вероучения, пародировались

различные литургии, молитвы, в том числе и священнейшие — Отче наш и Ave

Maria, церковные гимны и псалмы. Эта литература не была враждебна христианству,

она его не высмеивала, а, как это ни покажется странным, сохраняла и частично

использовала в “празднике дураков”, который шел по календарю следом за

праздником Рождества Богоматери и проводился в том же храме теми же

богослужителями.

Конечно, нельзя считать, что городская культура обособлена от сельской или

культуры средневекового воинства. Но именно город являл собой соединение всех

противоречий и противоположностей средневековья в целом. Ведь город был

административным центром, здесь находились резиденция сеньора, если город был

в его власти, или епископский дворец, ратуша и прочие официальные учреждения.

Здесь были сосредоточены ремесленные цеховые организации со своей сложной

структурой, деловыми отношениями, обычаями, праздниками, процветали торговля

и ростовщичество. Здесь можно было встретить богатого купца и расчетливого

крестьянина, веселого подмастерья и солидного цехового мастера, бродячего

монаха, школяра, разорившегося рыцаря и спесивого сеньора.

Городская культура повлияла на развитие языка.

Деловая переписка, любые документы, ученые и

богословские трактаты, некоторые уличные

представления, разговоры монахов и школяров,

богослужения и пародии на них — все это писалось,

читалось и слушалось пока еще на латинском языке. Но

353

уже просыпался и разворачивался, расширяя свое влияние, народный язык, тот, что

до этого существовал как варварский. Разговорная, “кухонная” латынь мешалась с

народными говорами в шутовских площадных представлениях и народной

литературе. Именно в городе появилось крамольное и забиячливое “Сказание о

Лисе” — одно из первых сатирических произведений.

Это произведение заслуживает внимания, так как, во-первых, оно связано со

старинными баснями, известными всему европейскому миру из античных

источников, во-вторых, сами басни — продукт древнейшей индоевропейской

культуры, гораздо старше античности. Герой басен — Лис, носящий германское имя:

Рейнгард, Рейнеке, Ренар. Один остроумный поэт (XII в.) дал всему циклу повестей

о Лисе (всего их двадцать шесть) название “Роман о Лисе” или “Роман о Ренаре”,

которое звучало как сатирическое сопоставление с рыцарскими или куртуазными