– Первым стреляет тот кому достанется длинная, последним короткая, вы согласны господа? Прошу, тяните.
Каждый вытянул свою соломинку. Первым номером выпало быть Кологривову, второму мне. Штабс-капитан надкусил свою короткую соломинку и недобро усмехнулся.
– Господин лейтенант, прошу, к барьеру! – шутливо предложил он.
Петруша подошел к лежащей на снегу оглобле, означавшей огневой рубеж, и встал в позицию. Мне было его немного жалко. Он только начинал оправляться после ранения, был еще слаб, а на него так и сыпались приключения. При дневном свете стало видно как он бледен, да и руки у него заметно дрожали.
– Может быть, вы, Петр Андреевич, откажетесь от пари, вы еще нездоровы, – предложил я.
– Нет, отчего же, рука у меня твердая, – упрямо сказал он и начал поднимать ствол.
Все многочисленные зрители – местная дворня, казаки, французы, заворожено ждали первого выстрела. Наконец он прозвучал, и Петр Андреевич досадливо прикусил губу. Его пуля легла в сантиметре от карты.
– Отменный выстрел, – снисходительно похвалил его Виттенберг, – теперь ваш черед, господин Крылов.
Пистолеты у меня были пристреленные, заряды, после ночной осечки я проверил, свежий порох на полки подсыпал, кремни подвинтил, осталось сделать сущую малость, точно попасть в цель.
Я безо всякого пижонства старательно прицелился и выстрелил. Пуля легла слева, как говорят стрелки, на девять часов, слегка зацепив карту.
Все участники состязания подошли к мишени. О таком варианте, как неполное попадание договора у нас не было. Соперники замялись, не зная признавать ли выстрел. Мне было интересно наблюдать, как они будут себя вести.
– Пожалуй, попадание есть, – наконец, сказал честный Кологривов.
– Какое же это попадание! – возразил Виттенберг. – Вот если бы пуля зацепила карту хотя бы половиной, тогда я бы не спорил. А так, это чистый промах.
– Ну, что же пусть будет промах, теперь ваш выстрел, – сказал я.
Штабс-капитан вскинул пистолет и выстрелил. Его первая же пуля пробила карту.
– Вот так нужно стрелять, господа! – не удержался он от хвастливого жеста на публику.
Кологривов опять занял место стрелка и сумел-таки попасть в карту.
– Ваша очередь, – сказал он мне, отходя в сторону.
Я преодолел стартовое волнение, спокойно, как на тренировке прицелился и попал почти в середину карты. Теперь никаких комментариев не последовало. Виттенберг молча взвел курок, встал в позицию и выстрелил, но его хваленый Томсон дал осечку.
– Не подсыпал свежий порох на полку, – нервно, объяснил он и выстрелил второй раз.
Со второй попытки его пистолет выстрелил, но пуля далеко ушла в сторону от мишени.
Кавалерист не удержался и выругался себе под нос. Теперь у нас получилось равное количество попаданий. Пистолетов у каждого было по паре и для третьего выстрела их нужно было перезарядить. Каждый делал это сам. Наконец, все было готово. Петр Андреевич перекрестился, встал на позицию, излишне долго целился, выстрелил и промахнулся.
По губам штабс-капитана пробежала торжествующая улыбка. Один соперник выбывал из призеров.
– Надеюсь, вы не промажете! – сказал он, желая мне провалиться ко всем чертям.
– Не промажу, – пообещал я. – Сейчас я попаду в середину карты.
– Даже так! – воскликнул он.
Я встал в позицию и действительно всадил пулю в самый центр мишени. Получилось это случайно. Я не такой хороший стрелок, чтобы делать из трефовой четверки пятерку.
Теперь Виттенберг попал в трудное положение. Промах стоил для него слишком много, он это понимал и когда встал в позицию, заметно нервничал. 3рители, зная цену заклада, затаили дыхание и сгрудились за его спиной, что еще сильнее давило на стрелка. Наконец он решился и выстрелил. Вся толпа любопытных бросилась к мишени.
Судьба сыграла со штабс-капитаном злую шутку. Он попал в карту, но, как и я в первый раз, в самый ее край, может быть лишь на полмиллиметра дальше к центру, чем я.
Тогда он сам сказал, что можно признать попаданием половины пули, у него же она задела мишень едва ли на треть.
– Промах, – сказал Кологривов, – победил Алексей Петрович.
На мой взгляд, это было бесспорно. Однако оказалось, что Виттенберг думает иначе.
– Почему же промах, – сказал он, – пуля попала правильно. У нас равный счет.
Такого мелкого жульничества можно было ожидать от кого угодно, только не от русского офицера. Мой соперник понимал, что теряет лицо, но продолжал доказывать, что пуля его правильно поразила мишень.
– Ну, что же, – сказал я, – тогда давайте сделаем еще по выстрелу. Вы не желаете поднять заклад до тысячи?
– Нет, зачем же, – быстро сказа он. – Довольно и по пятисот.
– Тогда давайте отнесем барьер на пять шагов далее, и будем стрелять до попадания.
– Извольте, – сквозь сжатые губы сказал он, – я не любитель спорить.
– Голубчик, – обратился я к кудрявому лакею, – поменяй, пожалуй, битую карту на новую, а то мы с господином штабс-капитаном запутаемся с пробоинами.
Формально я не сказал ничего обидного или оскорбительного, но соперник правильно принял намек и посмотрел на меня волком.
Пока меняли карту и относили рубеж на новое место, я спокойно заряжал пистолеты. Теперь до цели стало двадцать шагов, и с такого расстояния попасть в игральную карту мог только хороший стрелок.
Первым, как и раньше, стрелять предстояло мне. Я отнесся к выстрелу серьезно, хорошо прицелился и зацепил-таки карту половиной пули. Виттенберг подошел, осмотрел пулевое отверстие, пожевал губами, но ничего не сказал и отправился на позицию. Опять толпа затаила дыхание, а потом выдохнула одним словом:
– Промах!
Кавалерист медленно опустил пистолет и, ни на кого не глядя, пошел к дому. Я задержался, перезарядил пистолеты и в числе последних зрителей вернулся в дом.
Штабс-капитан уже сидел в гостиной и проигравшим не выглядел. Мне он дружески подмигнул и заговорил с Петром Андреевичем о Бородинской битве. Они оба в ней участвовали и начали обсуждать какие-то подробности. Разговаривать с офицерами об их проигрыше и расчете я пока не стал и поднялся к себе.
