Мне и правда стало теплей. Я закрыла глаза и даже не помню, про что думала. Только слышала, как папа громко дышал. Один раз он поменял руки. Поправил на мне одеяло. А я подумала, что он меня, значит, любит, если вот так спасает и заботится обо мне.

И вдруг он сказал:

— Всё. Слезай.

Вздохнул, откинул у меня с головы одеяло и поставил на ноги.

Мы были уже близко от остановки. Папа снимал лыжи, а я стояла рядом, и мне было никак не шагнуть, потому что затекла одна нога.

Потом нога прошла, мы пошли к остановке, а папа оглядывался и повторял:

— Кофе бы горячий или бы чай.

Но как раз подъехал трамвай, и мы сели. В трамвае я снова начала стучать зубами, так что две тётки рядом несколько раз на меня оглянулись. А папа успокаивал:

— Немножко, видишь, уже большие дома. Сейчас приедем.

И только мы пришли домой, он сразу поставил чайник.

Потом мама натёрла меня водкой, и ноги я грела в горячей воде, и чай пила с малиной.

Я легла спать, и было так тепло и хорошо. Я лежала, улыбалась и слушала, что там папа рассказывает маме про сегодняшний день, как мы выбирались. И думала, какой у меня папа хороший и мама тоже хорошая. Потом я заснула. А когда проснулась, было уже, наверно, поздно, но папа не спал. Он сразу вошёл и спросил:

— Ну как, ничего?

И повёл в кухню ужинать.

Есть мне совсем не хотелось. И голова вдруг так сильно заболела, и стало холодно, даже зубами я опять застучала. Я опять легла в кровать. Мама принесла градусник. Потом, когда мама его вынула, она взглянула на него и дала папе. Папа посмотрел и сказал:

— Ого!

Мама сразу принесла две таблетки. А я не умею их глотать, а жевать тоже противно, потому что они горькие. Папа налил в чашку сладкого чаю, и я эти таблетки запила.

— Постарайся заснуть, — сказала мама и погасила свет.

Они говорили и стучали на кухне чашками и ходили мимо комнаты. И от каждого стука, даже от шагов делалось больно в голове.

Мама снова вошла в комнату и зажгла свет. И от света тоже стало больно. Она увидела, что я не сплю, и сразу вышла.

Но они ещё долго ходили по квартире.

Ночью я проснулась, смотрю, на полу стоит настольная лампа — и от неё слабый свет. И мама с папой сидят на стульях рядом со мной и на меня смотрят. Не спят всю ночь и всю ночь на меня только смотрят. И мне вдруг так захотелось смеяться: вот они как меня любят.

Потом я снова проснулась уже под утро. Папа по-прежнему сидит на стуле рядом со мной и спит сидя. Но он сразу, только я на него посмотрела, поднял голову и открыл глаза. И дал мне градусник. Потом вошла мама. Она села на стул, где был папа, и просидела, наверное, до самого утра. А утром не пошла на работу и вызвала врача.

И я подумала, что это я плохая, если так о них раньше думала. И ещё я подумала, что это ужасно нехорошо, что я прячу от них дневник. Но всё равно я его спрятала в подушку под наволочку.

Я ужасно переживаю, что меня будут ругать в школе. «Ну и председателя, — скажут, — мы выбрали. Только выбрали, а она болеть!»

И ещё я думала про Ягунова. Я совсем не исправилась, хоть и выбрали меня председателем. Потому что я ничего не понимаю в жизни. И ни за что его обидела. Я подумала, что он тогда струсил и не стал драться. А он же в детский сад шёл к Грише на родительское собрание. Если бы ему разбили нос или бы ещё что-нибудь такое сделали, он бы не смог прийти в детский сад. Неужели Ягунов не будет теперь со мной разговаривать. А вдруг к нему уже пересадили кого-нибудь вместо меня? На моё место. Я как об этом подумала, у меня даже голова заболела сильнее. Я лежала, смотрела на часы. Вот у нас прошёл первый урок, вот второй.

Потом пришёл врач. Он меня слушал. Я снова измеряла температуру. Они говорили с мамой в другой комнате обо мне, и он выписал рецепты.

Потом все уроки в школе кончились, а ко мне никто не пришёл.

Конечно, мама позвонила в школу сама и там знают, что ничего страшного со мной не случилось. Простудилась, и всё. Но я всё думала: вдруг хоть кто-нибудь ко мне придёт. Но никто не пришёл. Несколько раз к нашим дверям подходили люди, я сразу начинала вслушиваться, но люди проходили мимо.

Потом я заснула и услышала сквозь сон какие-то голоса. Мама тихо говорила, что я сплю. А те люди тоже тихо ей что-то отвечали. Я поняла: ко мне пришли. Но я ещё спала. И испугалась, что сейчас все уйдут, и я стала заставлять себя проснуться. Изо всех сил старалась открыть глаза. И открыла, проснулась. А мама как раз говорила:

— До свидания.

Я сразу:

— Мама!

И ещё громче:

— Мама!

Мама заглянула ко мне в комнату, а потом вошёл Ягунов.

— Здравствуй, — сказал он мне. — Мы шли с Гришей из детского сада и решили зайти к тебе.

А я так обрадовалась, что он пришёл, даже не поздоровалась в ответ, лежала молча и улыбалась.

— Ты болей спокойно, я тебе скажу, что нам задано, но ты сегодня лежи и завтра тоже не вставай, так врач велел.

Он сходил в прихожую, сказал что-то Грише и принёс свой портфель. Потом он ещё рассказывал мне про класс. Авдеев составил список нашего отряда и отдал старшей пионервожатой. А Наталья Сергеевна написала нечаянно на доске вместо «мы сидели в шалаше», «мы сидели в шаше». А многие так и списали. И потом все долго смеялись.

Когда он ушёл, мама спросила:

— Значит, это и есть Ягунов?

— Да, — сказала я.

И мама ушла в другую комнату. Я ждала, что она ещё что-нибудь спросит про Ягунова, но она молчала.

Всё. Мой дневник кончается. То есть не дневник, а тетрадь. Дневник я всё равно буду продолжать. Во-первых, потому что со мной случилась ужасная история сегодня.

Папа пришёл с работы, быстро разделся и открыл дверь ко мне в комнату. А я в это время писала дневник и не успела его спрятать в подушку, под наволочку.

Папа постоял около двери, помолчал, а потом спросил:

— Спрятала? Голова меньше болит?

Я сказала, что меньше.

— Вот что, я давно собирался тебе сказать, — заговорил вдруг папа, — когда у тебя эта тетрадь кончится, ты скажи, я куплю новую. Только ты её можешь не прятать, мы всё равно читать и подглядывать не будем. Ты же с порядочными людьми живёшь.

Он сказал это, и мне стало ужасно за себя стыдно.

— Если хочешь, я прямо завтра могу купить такую же общую. Купить? — Я кивнула. А он вышел в другую комнату к маме.

Я тогда сразу вытащила дневник и в первый раз, не прячась, стала его перечитывать с самого начала. И удивилась, сколько разных событий случилось за это время.

Только я всё равно не исправилась. Хоть и выбрали меня председателем совета отряда. И Ягунов сегодня ко мне приходил. И мама и папа меня любят очень. А я всё равно не исправилась. На самом деле я не такая хорошая, как им кажусь. Но я буду исправляться. Раньше я думала, что можно за месяц себя перевоспитать и стать другой. А оказывается, это нужно делать каждый день и, может быть, всю жизнь.

Пришла Наташа Фомина. Уже после Ягунова. Она тоже принесла мне задание, а потом показала новые туфли. И ещё сказала, что посмотрела фильм «Котовский». И про бабушку Феодосию.

— А я видела ту бабушку, которая тебя увела, помнишь?

Я сначала даже не поняла, какую бабушку.

— Ту, которая на углу стояла. Она и сегодня стояла целый час, наверно, ждала тебя.

«Она же простудится, — подумала я. — Замёрзнет и простудится! Ей нельзя стоять так долго на морозе».

— А ещё я получила письмо от болгарской девочки, — сказала Наташа. — И я ей написала, что мы с подругой, с тобой, значит, будем ей присылать свои открытки киноартистов, а она чтобы слала нам свои. Ладно?

— Ладно, — согласилась я.

Наташа ушла, а я всё переживала за бабушку Феодосию. Завтра я обязательно передам с Наташей, что ничего со мной не случилось и чтобы она не простужалась на том углу.

Как жалко, что последняя страница кончилась и писать больше не на чем. Но завтра папа принесёт мне новую тетрадь, и я буду писать в ней продолжение.