– За что же такая немилость? – скорчил обиженное лицо Трегубов. – Чем я-то вас рассердил, любезная Алевтина Сергеевна?

– Я не люблю, когда ко мне приходят без приглашения, – ответила я.

– А девчонка-то с норовом, – подумал Трегубов, – тем приятнее ее будет объезжать! – потом он будто невзначай, осмотрел меня с ног до головы и решил. – Хороша, б…, Платонович даже губами причмокивал, когда рассказывал какова она голая.

– Я думал, меня это не касается, – сказал он вслух. – Мне казалось, что мы с вами друзья и нравимся друг другу.

– Когда, кажется, нужно креститься, – грубо ответила я. – Зовите своих носильщиков и отправляйтесь восвояси.

Трегубов так удивился отпору, что не сразу нашел что ответить. От обиды его лицо стало детским и глупым. В голове проскочило несколько не детских ругательств, но вожделение было так сильно, что он тотчас сладко расплылся мыслью как кисель.

– Чем же я вас так обидел? – плачущим голосом воскликнул он. – Неужели у вас нет сочувствия к бедному страдальцу?

– Когда моего мужа нет дома, я посторонних мужчин не принимаю, – зло, сказала я, подошла к дверям и распахнула их настежь.

В соседней комнате, прижавшись ушами к перегородке, стояли трегубовские лакеи-носильщики. Увидев меня, они отшатнулись от стены и принялись внимательно разглядывать друг друга.

– Уносите своего барина, – приказала я и, не обернувшись, ушла из покоев.

До обеда я в одиночестве гуляла по усадебному парку, и Трегубов больше ко мне никого не подсылал. О том, что барина отвергла жена лекаря, знал уже весь дом, включая гостей. На меня теперь смотрели как на какое-то чудо морское. Понятно, что в моем присутствии, все здешние обитатели думали примерно на одну тему, о Трегубове и нравах Завидова, и я смогла узнать много интересного.

Постепенно я начала понимать, что творится в усадьбе. Нежный Трегубов жил с целым гаремом дальних родственниц и красивых крестьянских девушек. Кого-то, ту же Марью Ивановну, он прельстил обещанием жениться, других подарками, крестьянки служили в доме горничными и получали за сговорчивость мелкие подачки. Вошин воспользовался слабостью товарища, и подстроил его связь с покойной Аграфеной Михайловной. Потом, застав любимого друга в постели со своей «сестрой», потребовал удовлетворения или женитьбы. Боязливый Василий Иванович от дуэли увильнул и вынужден был дать ему обещание жениться на обесчещенной девушке, но как мог, оттягивал свадьбу.

Когда я вернулась в свои покои, там оказалось несколько букетов роз. Правда цветы были уже привядшие, их явно срезали с поломанных кустов, видно из расчета, что, дареному коню в зубы не смотрят. Однако я не сочла, себя достойной такого «щедрого» подарка и выставила цветы в коридор. Весть о новой выходке «лекаревой бабы» тотчас распространилась по дому и к нашим дверям потянулись зрители, удостовериться в очередной неудаче любвеобильного барина.

О чем думал мой неудалый ухажер, я не интересовалась. Мне было не до Трегубова и его переживаний, я все время помнила о муже, и на сердце лежала непонятная тяжесть. Мне казалось, что он попал в трудное положение, ему грозит опасность, а я тут занимаюсь любовными интрижками и ничем не могу ему помочь.

Алеша уехал, не предупредив и, само собой получилось, что первое условие колдуна, немедленно покинуть Завидово, я выполнить не смогла, и теперь у меня осталось два варианта будущего, уехать завтра и тогда меня будет ждать долгая тяжелая жизнь или третий – таинственная неизвестность.

К обеду Василия Ивановича не вынесли и, как уже было заведено, в его отсутствии за столом его домочадцев разносолами не баловали. Родственники и приживалы между собой вели себя крайне осторожно, лишнего не говорили, опасаясь доносов. Здесь все стучали друг на друга барину, и каждый старался перед ним выслужиться. Вокруг меня образовалась пустота. Мужчины боялись даже смотреть в мою сторону, опасаясь ревности Трегубова, женщины завидовали и люто ненавидели. Даже простосердечная Марья Ивановна старательно отводила глаза, ревновала к моему неожиданному успеху у Василия Ивановича.

Я старалась держаться естественно, не привлекать к себе внимание и не поддерживала разговоров о необычных достоинствах Василия Ивановича, с которыми ко мне приставали коварные дамы. После обеда я сразу ушла к себе, заперла дверь и опять попыталась читать. Однако, как и утром, мне сразу же помешали. Правда, теперь явился не управляющий, а пожилая женщина, какая-то дальняя родня Трегубова. Мы с ней встречались за общим столом, даже как-то перекинулись несколькими словами, но кто она и как ее зовут, я не знала.

Гостья еще не открыла рта, а я уже знала, зачем она пришла, и что будет говорить. Тетушка была обычной сводней, и явилась с предложением уступить домогательствам влюбленного барина, причем, за очень небольшую плату.

– А я к тебе, милая Алевтинушка Сергеевна, по очень секретному делу, – улыбаясь фальшивой улыбкой, сообщила она, едва войдя в комнату.

Мне разговаривать с ней не хотелось, она это сразу поняла, но настырно лезла в комнату. Тогда я, преградив ей дорогу, чтобы помешать усесться в кресло, сразу начала теснить сводню к выходу.

– Простите любезнейшая, никаких секретных дел у меня быть не может, я мужняя жена и дела без мужа не веду.

– Ты что, какой еще муж, – залопотала она. – Я тебе такого кавалера нашла, красивого, щедрого…

Дальше она договорить не успела, я вытолкнула ее из комнаты и захлопнула дверь.

После этого еще несколько раз ко мне приходили гости с такими же предложениями, но я больше не открывала, говорила, что у меня болит голова, и я никого не принимаю. Однако к вечеру атмосфера начала сгущаться. Василий Иванович неистовствовал в своей спальне, ругал своих домочадцев и кричал, что если меня не уговорят провести с ним ночь, то он всех их выгонит из своего дома.

Я очень надеялась, что к вечеру Алеша вернется, и страсти вокруг меня утихнут сами собой, однако от него не было ни слуха, ни духа и я, резонно, опасалась, что ночь мне предстоит трудная.

Я не знаю, как назвать чувство Трегубова ко мне, любовь, страсть, уязвленное самолюбие или что-то другое. Получив твердый отказ, Трегубов впал в неистовство. На мое счастье, у него была сломана нога, а то мое положение было бы еще сложнее. Теперь он мог только посылать ко мне парламентеров, а не самостоятельно надоедать своими домогательствами.