Снилось мне веретено, оно крутилось и крутилось, то, поднимаясь, то, опускаясь на нитке. Я, еще не проснувшись, поняла, что от такого сна нужно ожидать чего-то хорошего, и проснулась почти здоровой. Сон и явь во время болезни как-то переплелись, и когда в комнату вошел Алеша, с узлом в руке, я не поняла, еще сплю, или это происходит въяве.
Алеша был слегка навеселе, но когда посмотрел на меня, почему-то встревожился. Он спросил, как я себя чувствую. Я улыбнулась и ответила, что хорошо.
– Ты же совсем мокрая, – сказал он и сдернул с меня одеяло.
Мне стало неловко, и я попыталась укрыться, но он не обращая внимания, начал меня трогать и сказал, что мне нужно помыться.
Я хотела встать, он не разрешил, и послал Тихона за умыванием. Мне было смешно наблюдать за ним, он так старательно не замечал, что я голая, что только об этом и думал.
Когда кухонные мальчишки принесли бадью с теплой водой, она вытащил из своего мешка очень красивый платок, толстый, махристый с цветами и намочил его в теплой воде. Мне стал жалко, что он испортит такую красивую ткань и цветы полиняют, но я ничего не сказала.
– Я тебя оботру, – сказал он и сел рядом со мной на постели.
Мне было приятно, что он так обо мне волнуется, и я не стала возражать. Алеша начал водить по моему телу мокрым платком. Мне это было не очень удобно, но я видела, что ему очень нравится прикасаться ко мне, и терпела.
– Все, – сказал он и вытер тем же платком себе лицо, – что-то здесь жарко.
– Теперь отвернись, – попросила я, – мне нужно помыться.
Он хотел возразить, но посмотрел на меня и послушно отошел к окну. Я встала, быстро вымылась и надела рубаху. Когда я разрешила ему обернуться, смотреть ему было больше не на что, и он недовольно поморщился. Но я не обратила на это никакого внимания и сказала, что хочу есть. Честно говоря, я надеялась, что он на виду всей нашей дворни под руку поведет меня в господскую залу, но Алеша просто выглянул в сени и приказал Тишке принести еду к нам в комнату.
Тишка в это время вспоминал как он вчера пил мадеру, рассердился на него, обозвал про себя дурными словами, но возразить не решился. Алексей опять отошел к окну и молча смотрел на темный двор. Думал он обо мне и еще какой-то девушке, кто из нас лучше. Я хотела его о ней спросить, но не осмелилась.
Еду принесли наши дворовые девки Верка и Аксинья. Я нарочно села на лавку возле узла, что принес Алеша и когда они накрывали на стол, на них не смотрела. Они, конечно, тут же начали называть меня в глаза, «Алевтинушкой», а в это же время, очень плохо про нас с Алешей думали. Сначала в отместку, я хотела погордиться перед ними, что стала почти барыней, но мне быстро стало стыдно, что я так заношусь над своими вчерашними подругами, и гордиться я не стала, но настроение у меня испортилось.
А потом еще меня расстроил Алеша. Когда он смотрел на меня, то вспоминал другую женщину, и я увидела ее как бы воочию. Таких чудных баб, я еще отродясь не встречала. Она была высокая ростом, в коротком срамном сарафане с голыми ляжками. Я чуть не перекрестилась от такой стыдобы. Вот только никак не могла понять, кто она такая и кем ему доводится. Но когда мы сели за стол, набралась смелости и спросила:
– Ты, барин, женатый?
Он быстро ответил, что не женат. Однако тотчас вспомнил про ту же срамную бабу. Я ему не поверила и снова спросила:
– А какой ты, холостяк или вдовый?
Он на меня подозрительно посмотрел и недовольно ответил:
– Разведенный.
Слово это я не поняла и пристала, что бы он все толком объяснил. Тогда он рассказа мне такое, что я не знала, куда от удивления деваться. Оказывается в их царстве-государстве, все живут, как хотят. Хотят – вместе, а не хотят – порознь. Да еще одни венчанные, а другие, как он со своей срамной бабой, просто так – расписанные. Поживут – разойдутся. Захотят – распишутся. Прямо как дворовые собаки, без чести и совести. Тогда я его ради смеха спрашиваю:
– Значит, и я со своим Алексашкой могу развестись?
А он отвечает, зачем, мол, тебе разводиться, когда ты и так вдова. Оказывается ему то бабка Ульяна нагодала.
– Как так вдова? – вскричала я и перекрестилась. – Разве такими словами шутят?
Он ничего не ответил, повернулся ко мне спиной, а я почувствовала, что он на меня обиделся, за то, что я своего венчанного мужа пожалела. Тогда я его спрашиваю:
– А она красивая?
– Кто? – не понял он.
– Твоя разведенная жена, кто же еще!
Я подумала, что он сейчас начнет ее хаять, а он грустно посмотрел на меня и ответил:
– Очень красивая!
– Красивей меня?
И опять он меня удивил, не стал нас сравнивать, сказал, что мы разные, но обе очень красивые.
Хотелось мне сказать, что она блудница, в срамной одежде ходит, голову не покрывает и стыда не имеет, но не сказала. Опять я увидела ту женщину его глазами. Она будто шла мне навстречу но, не в прежнем своем срамном сарафане, а в цветастой поневе с легкими развевающимися на ветру волосами, в необычных сапожках небывалой красоты и ноги у нее были такие гладкие, гладкие…
– Очень красивая, – почти против воли, сказала я. – Только одежда у нее неправильная и голова простоволосая.
– А ты ее что видишь? – быстро спросил он.
– Как живую, – ответила я, – будто мы с ней раньше встречались.
– Как замечательно, – радостно заговорил он, как я поняла только для того, чтобы отвлечь меня от своей жены-срамницы. – Значит, ты можешь видеть все, что знают другие люди! Как я тебе завидую! Это необычное чудо, представляешь, как тебе повезло, ты теперь можешь так много узнать!
– Ага, – подумала я, – давай пой свое, ля-ля-ля, ля-ля-ля!
Я долго его слушала, а потом взяла и сказала:
– Все равно ты Меня больше чем ее любишь!
Он запнулся на полуслове, засмеялся, хотел меня поцеловать, но я была на него сердита и не далась.
Когда мы поели, я, как положено, после еды, перевернула миску вверх дном, а на нее сверху положила ложку. Это делается, чтобы хозяин знал, что я уже наелась и больше ничего не хочу. Алеша так удивился, как будто я совершила невесть какую глупость. После этого случая, в барских домах я тарелку вверх дном никогда больше не переворачивала.
