Но Коцебу едва ли что понимал. Он не заметил, как подошли они к круглой, на высоком деревянном цоколе, закрытой беседке, как поднялись на три или четыре ступеньки и как Щекотихин осторожно, нет, бережно, будто прикасался он к непорочному тельцу младенца, приоткрыл белую дверь, пропустив в нее это жалкое и трясущееся существо в темной широкополой тирольской шляпе, и тут же беззвучно закрыл ее с внешней стороны.

Сорвав с головы шляпу, Коцебу шагнул вперед и низко поклонился тому видению, что, запеленутое туманом, вибрировало перед ним на каком-то немыслимом белом троне в противоположном углу беседки.

— Август фон Коцебу, — чужим, пересохшим голосом выдавил он из себя.

Тут туман стал редеть, исчез белый трон, и некий господин поднялся из-за белого ломберного столика: статен, элегантен, не более как лет сорока, с густыми каштановыми волосами и тонким, бледноватым лицом.

— Parlez-vous français?

— Oh! Oui, monsieur, — обрадовался Коцебу.

— Отлично! Садитесь, — губернатор указал на широкое кожаное кресло подле себя. (Разговор шел на французском.)

— Ваша фамилия мне довольно знакома, — после некоторого молчания заговорил губернатор. — Я знаю одного писателя с такой фамилией.

— Увы, господин губернатор, я и есть тот писатель.

— Что-о-о? Вы — автор «Клуба якобинок», «Сына любви», «Индейцев в Англии»?..

— Выходит, что так, господин губернатор.

— Но каким образом вы здесь?

— Ваше превосходительство, я надеюсь, что вы скажете мне причину.

— Я? Но я решительно ничего не знаю. Вот извольте взглянуть в указ, в нем сказано, что вы, президент Коцебу из Ревеля, поручаетесь моему надзору, и более ни слова.

С этими словами губернатор слегка подвинул своему собеседнику лежавший перед ним лист плотной бумаги.

— Я, можно сказать, слегка нарушаю должностную инструкцию. — Губернатор улыбнулся и указательным пальцем постучал по бумаге. — Но зато теперь вам не нужно ничего объяснять о тех требованиях, кои вы должны соблюдать.

— Я еду не из Ревеля, а Веймара.

— Возможно, вы не имели разрешения на въезд в империю?

— Я имел законный паспорт, подписанный самим императором и полученный мною в Берлине у русского посланника барона Крюднера.

Помолчали. Наконец, губернатор встал, несколько раз прошелся, остановился у столика.

— Неужели вы совершенно ничего за собою не подозреваете?

— Клянусь вам — решительно ничего! — горячо заговорил Коцебу. — В продолжение долгого пути от прусской границы и до Тобольска у меня было достаточно времени, чтобы перебрать свою, не такую уж богатую внешними событиями, жизнь. Но о причине моего ареста… — Коцебу выразительно развел руками.

И снова наступило молчание. Бесшумно раскрылась белая дверь и вошла служанка с подносом. Она поставила поднос на столик и тут же удалилась. На подносе, покрываясь холодной испариной, дымился серебряный кувшин.

— О, прямо из ледника! Весьма рекомендую, господин Коцебу, — русский квас! Признаться, я не равнодушен к сему напитку. В последнее время все более предпочитаю ячменный, а к мяте добавляю малость хмеля. Видите ли, хмель придает этакую горчинку… Одним словом, напиток весьма пикантный, да-с!

Он сам налил высокую чашу и подал Коцебу.

— И все-таки, господин Коцебу, все-таки, я не исключаю какую-то причину вашего ареста, хотя, возможно, вы и не подозреваете о ней. Будьте любезны, в двух словах расскажите мне о себе… Точнее, мне бы хотелось знать ваш формулярный список. Разумеется, в самом общем виде.

— Нет ничего проще, ваше превосходительство. Моя родина — Веймар, где я родился в 1761 году. Представьте себе, что через два года после того умирает мой батюшка, советник посольства, и я остаюсь на попечении матери. Университет я кончил по юридическому факультету в Йене. В Россию же был приглашен двадцати лет от роду другом моего отца графом Гёрцем, тогдашним посланником Берлинского двора. Смею вас заверить, господин губернатор, у меня были самые отличные рекомендации!..

— Охотно верю. — Губернатор кивнул, давая понять, чтобы Коцебу продолжил свой рассказ.

— Я получил должность секретаря у генерал-инспектора Бауера.

— Бауера? — переспросил губернатор. — Я имел честь лично знать Федора Васильевича, когда он строил в Кронштадте и Риге каменные гавани.

— Рад слышать, ваше превосходительство. К сожалению, мне всего лишь два года пришлось служить в обществе этого в высшей степени отличного человека.

— У вас что, появились недоброжелатели? Или, возможно, вас не устраивала должность?

— Что вы, что вы! Напротив. Помимо различных секретарских обязанностей, генерал Бауер препоручил мне и руководство немецким театром, что, конечно, весьма импонировало честолюбию начинающего драматурга… Но, как говорят, неисповедимы пути господни. В 1783 году Бауер занемог и вскоре скончался. Удар для меня был столь же страшен, как и неожиданен. Однако смерть эта лишний раз доказала доброту и порядочность этого человека. В открывшемся завещании он препоручал меня заботам императрицы. А незадолго пред тем, как изволите знать, как раз была учреждена Ревельская губерния. Ее величество именным указом пожаловала мне чин титулярного советника и направила в Ревельский апелляционный суд на должность асессора.

— А в столице вы разве не желали остаться? Не пытались ли прибегнуть к протекции?..

— Нет, нет! Конечно, Петербург, литературные связи… Признаться, я довольно близко сошелся с Державиным. Но я не смел настаивать… Что же касается Ревеля, то, смею думать, я не совсем плохо отправлял свою службу, коль через два года генерал-губернатор граф Броун меня представил на вакантное место председателя магистрата, а сенат утвердил. И вот десять лет в магистрате. Десять лет, и ни одного замечания, что подтверждено бумагой ревельского губернатора. В 1795 году я попросился в отставку: врачи рекомендовали Пирмонтские воды, да и литературные мои дела требовали более свободного времени. Два года после того я жил в своем имении Фриденталь — неподалеку от Нарвы…

Коцебу умолк, рассматривая на тончайшей чаше китайского фарфора, отсвечивающей розоватым светом, лепестки цветущей сакуры.

— Итак, вы вышли из русской службы? — спросил губернатор.

— Да, но с позволения императора. Приглашение Вены было для меня крайне заманчиво: мне предложили должность секретаря придворного театра…

— И, конечно, от имени его величества…

— С императором Францем я знаком со студенческих времен, когда десятилетним мальчиком, вместе с отцом своим Леопольдом, он как-то приезжал в Веймар. Поэтому, когда зимним вечером 30 января я появился в Вене, то едва успел переодеться, как за мной прибежали с приглашением во дворец.

— Это уже кое-что, — многозначительно сказал губернатор. — Я читаю франкфуртскую газету… Отношение Вены и Берлина, особливо в последнее время, мягко говоря, не столь радушное, как, вероятно, следовало бы… Я уже молчу о Париже… Не кроется ли где-то здесь загадка вашего ареста?

— Ваше превосходительство, мне трудно делать выводы, потому как я всего лишь литератор и никогда не занимался политикою. И потом, уже год, как я уволился и этот последний год почти постоянно жил в Веймаре у своей старой матушки.

— В таком случае, скажите откровенно, что произошло у вас в Вене?