Так, месяц за месяцем, почти миновала осень. Клоди с Николаем обстряпали уже второй контракт. Анна стала собирать маму с Васечкой в дорогу, вскользь сказав Николаю про будущую поездку в Петербург для консультации с профессором по поводу здоровья сына. Он только кивнул головой, не отрываясь от футбола. Вроде бы Николай любил сына и гордился, что родил такого отличного карапуза, но считал, что до трех лет ему не обязательно встревать во все эти пеленки. Пусть бабы возятся.
Анна потихоньку оживала. Единственная загвоздка была с фигурой. Она не могла не есть. Даже бросив кормить грудью. Еда притягивала ее как магнит. Сколько бы Анна ни крепилась, все равно ежеминутно ловила себя на том, что, идя по улицам, смотрит, как люди едят в ресторанах, а по телику жадно следила не за развитием сюжета, а за тем, как смачно терзает герой сочный бифштекс, и сглатывала вместе с ним каждый кусок. Потом, как сомнамбула, шла к холодильнику и сметала все подряд. Через пять минут после насыщения ей уже становилось стыдно, а иногда и дурно. Хотелось освободиться от всего, съеденного впопыхах. Приходилось вызывать рвоту. Анна мучилась. Сколько людей не доедает, а она переводит продукты. Медленно, мучительно медленно входила она в форму.
Месть сделала осмысленной ее жизнь, проявив, как фотопленку, некоторые невидимые ею ранее ценности. Например, ей оказалось одиноко без нелюбимой вроде матери и не хватало рева противного Васечки. Во многом она теперь жила не будущей свободой, а восстановлением своего маленького королевства.
Наконец в начале декабря наступил день последнего сражения. Николай подписал контракт и выставил аккредитив. Взял у компаньонов деньги в банке под залог недавно купленного дома в Завидово, и понеслось.
Холодным декабрьским утром понедельника аккредитив на девятьсот тридцать тысяч баксов был насильственно раскрыт заговорщиками, и деньги перекочевали на кипрский оффшор. Еще через неделю об этом стало известно Николаю. Бабушка с Васечкой давно прохлаждались на даче у ленинградской подруги.
Николай заметался, хватанул коньяку и бросился оторваться на Анне, ведь это она привела на хвосте поганого итальяшку! Но жена встретила его во всеоружии. Аннушка уже пролила масло. Именно легендарная тезка подсказала ей это изуверское решение. К приходу Николая она уже густо полила маслом полы в прихожей. Он с порога поскользнулся и брякнулся к самым ее ногам. Прямо как в кино. Она пнула его со всей силы и моментально отскочила в сторону.
— Бить меня вздумал, подлец! А сам с Веркой путаешься! Не буду я этого терпеть! Ухожу от тебя, еду к сыну. Видеть тебя не могу, кобель!
Как просто прикрыть свою ненависть ревностью! Осторожность не помешает, муж не должен узнать, откуда у этой аферы ноги растут. Иначе точно убьет. Ошарашенный Николай даже не ответил на ее пинок, он тихо матерился, потирая ушибленный локоть и растерянно глядя на жену. Попытался встать, но предательский пол снова выскользнул из-под него. Анна забежала стонущему мужу за спину и неожиданно для себя еще раз врезала благоверному от всей души ногой между лопаток. Он вскинулся, хотел поймать ее ногу, но Анна ловко отскочила к открытой входной двери. Стыдно об этом говорить, но, замахиваясь для пинка, Анна получила огромное, хотя и низменное, удовольствие. Так что, милые читательницы, не верьте «охаживающим» вас кулаками мужчинам, когда они сокрушенно твердят потом, что не ведали, что творили, или просто хотели вас повоспитывать маленько и не рассчитали силу шлепка, нет они просто ловили кайф. А как отказаться от кайфа?
Анна в последний раз глянула от поворота лестничной клетки на свое старое семейное гнездо. Здесь она бегала маленькая, здесь сидела на коленях у дедушки, здесь подманивала кошку Дусю механической мышкой. Что останется от всего этого? Горько и одновременно легко было у нее на душе. Пусть все это будет уничтожено, пусть останется одно пепелище. Прежней жизни — четвертой по счету — конец. Впереди последняя — пятая.
Она залегла в бомбоубежище и стала дожидаться, пока отгремит разборка.
Николай метался, рвал на себе рубаху и обещал все вернуть. Компаньон холодно кивал, но приставил к нему охрану, чтобы должник не смылся. Николай оформил на банкира машину, фирму, дачу в Завидово, акции. Тот пробовал отобрать у бывшего компаньона и квартиру, но в ней Николай даже не успел прописаться. Новая семья будто сквозь землю провалилась, а со старой взять было нечего. Две смежные комнаты в хрущевке ничего реально не решали. Верка сделала широкий сердечный жест — отдала все свои побрякушки за любимого. Дебет наконец сошелся с кредитом, и его скрепя сердце отпустили. Так, пожировав пару лет, Николай, к великой радости поварихи, вернулся обратно домой: никакие побрякушки не стоят настоящего мужика. Вместе они поехали и вывезли из консерваторской квартиры все: от дорогих хрустальных люстр до проводов, инструментов и даже держателя для туалетной бумаги вместе с вставленным в нее рулоном. Обглодали квартиру до костей. Холодная ненасытная жажда хоть что-то урвать горела в их глазах. Они действовали спаянно и синхронно, понимая друг друга с полувзгляда. Старые обиды были забыты.
Узлы споро грузили в «Газель». Потом в тесноте захваченного скарба у себя в берлоге пили холодную водочку, хохотали, вспоминая налет. Николай сильно привлек к себе Верку и увидел, что глаза ей закрыла сладостная пелена, как у курицы.
— Ты что? — с притворным страхом пролепетала она и придвинулась к нему как можно ближе. Они слились, оба полные, веселые, потные от ударной разгрузки. Их тела прекрасно знали, что и как надо делать, и их хозяева только посапывали от удовольствия. Николай чувствовал себя настоящим первобытным мужчиной, вернувшимся с опасной охоты живым и с добычей.
— Эх! Добре, Верка! Поживем еще. Что сможем, из этого барахла продадим, я смотаюсь в Турцию с хлопцами, отоварюсь шмотьем. У меня же две палатки в Лужниках заначены. Бросай свою ресторацию, будем башли, как пельмешки, лепить.
Так один из участников этого приключения попал наконец на нужный ему этаж.
