— Да, ты отведешь меня, — сказал он. — А проведу я с ними столько времени, сколько мне заблагорассудится.

Она заколебалась. Потом заговорила с едва заметной кошачьей улыбкой:

— Не уверена, что я так уж одобряю этого Натана Спейда. Похоже, он любит командовать, даже когда его положение не дает…

— Замолчите, — ровным голосом перебил Мэтью. — Я не просил приводить меня сюда. Как и мои друзья. Так что ведите меня, или отойдите с дороги, или делайте что сочтете нужным, мадам. Но вашу трескотню я больше не слушаю.

На щеках Арии Чилени выступила легкая краска. Она моргнула, будто ее ударили. Но хуже всего, подумал Мэтью, что во взгляде ее читалось не самообладание, а буря, и она пожевывала нижнюю губу, будто оттуда могло брызнуть вино редкого букета.

— Я вас отведу, — сказала она тихо.

Устроит, — подумал Мэтью, и если бы эта женщина не стояла так близко к нему, он издал бы вздох облегчения такой силы, что паруса сорвало бы с мачт.

Он вышел в коридор следом за ней. Она достала из внутреннего кармана жакета ключ и начала отпирать узкую дверь в тридцати футах от каюты Мэтью, но оказалось, что дверь не заперта, и ее ручка послушно повернулась под рукой женщины. Ария убрала ключ в карман.

— Кажется, у ваших друзей уже есть посетитель, — сказала она.

За дверью оказалась ведущая вниз лестница, по обе стороны которой на потолочных крюках висели масляные лампы. Внизу находилась еще одна дверь. Здесь, ближе к морю и к моллюскам, наверняка сотнями облепившим судно, ароматы смолы, рыбы и сырого дерева были столь сильны, что почти сбивали с ног. Достаточно неприятен был постоянный барабанный звук волн по корпусу, но еще хуже было потрескивание, будто «Ночная летунья» разваливалась по всем швам и стыкам. И качка внизу была куда свирепее, чем наверху. Мэтью не сомневался, что по всем этим причинам ему вскоре предстоит столкнуться с яростью Берри. Но на самом деле это как раз ему полагается злиться, потому что кто ее просил совать нос куда не следовало. Кто просил красться за ним и возникать на причале — очевидно, пытаясь его спасти? Кто ее просил?

Только не я, — подумал Мэтью и не заметил, что произнес это вслух. Ария Чилени взглянула из-за плеча и поинтересовалась:

— О чем вы?

Он покачал головой.

Женщина провела его через вторую дверь, в карцер.

Ему показалось, что он перенесся назад по времени и клерком магистрата входит в вонючую тюрьму Фаунт-Ройяла для слушания дела о ведьмовстве. Пусть это корабельный карцер, но четыре камеры были очень знакомы, и железные решетки для удержания внутри узника такие же, как в любой сухопутной тюрьме. Несколько грязных фонарей висели на крючьях, озаряя жалкий интерьер мутно-желтым светом. Возле самых ног Мэтью пробежала крыса, гонясь за тараканом размером с краба. Вонь нечистот смешивалась с запахами гниющего мокрого дерева и мерзких внутренностей судна, доходя до апокалиптической силы. Мэтью увидел в камере слева от себя Зеда и Берри — заплесневелую несчастную куклу со слипшимися рыжими волосами — в камере справа и почувствовал, как закипает в его душе гнев. У каждого из пленников был соломенный матрас и ведро, — вот и все предложенное гостеприимство.

— Гром разрази! — почти заорал Мэтью. У него перехватило горло спазмом. — Немедленно выпустите их оттуда!

Из тени перед камерой Зеда выступил человек:

— Сэр! Прошу вас держать себя в руках.

— Держать себя в руках? Господи Боже мой! — Раскрасневшийся, дымящийся Мэтью пребывал на грани срыва — он готов был сорвать голову с этого паразита, который ему возражает. Пусть даже это будет белобородый и суровый капитан Джеррел Фалько, вооруженный витой тростью, глядящий на него ровным взглядом довольно-таки устрашающих янтарных глаз.

— Это мои друзья! — крикнул он в лицо Фалько. — Они не животные, и они ничего дурного не сделали!

— Боже, Боже! — сказала мадам Чилени с презрительной, но едва заметной усмешкой, которая еще чуть-чуть — и могла бы оказаться для нее последней. — Я знала, что не надо этого делать.

— Мэтью! — окликнула его Берри голосом слабым и больным.

Да и у любого был бы такой голос в подводном гробу, где воняет смолой и дохлой рыбой, а постоянная качка может у человека все кишки вытрясти.

— Выпустите их! — заревел Мэтью на капитана и на женщину одновременно.

У нее сползла с лица улыбка, а у Фалько будто слегка задымилась эспаньолка.

Плавно, но твердо легла на плечо Мэтью витая трость:

— Спокойствие в напряженной ситуации есть добродетель, молодой человек, — произнес капитан. — Я предлагаю вам в разговоре со мной держаться достойнее — начиная с вашего следующего слова.

Голос у него был глубокий и звучный. За такой голос любой церковный проповедник продал бы себя со всеми потрохами.

И тут Фалько повернулся и сказал Зеду несколько слов на каком-то грубом диалекте. К невероятному изумлению Мэтью, Зед издал горловой смешок.

— Вы… вы с ним говорите? — Мэтью чувствовал, как начинает испаряться пот гнева у него со лба. — Он вас понимает?

— Я говорю на языке га, — подтвердил Фалько. — И на пяти других языках. Всего я умею читать и писать на десяти языках. Я учился в Париже и жил на трех континентах. Отчего бы мне не извлечь пользу из моих странствий?

— Он понимает вас, — повторил Мэтью, на сей раз без вопроса.

— Мне кажется, это было продемонстрировано. — Фалько нахмурился. Брови у него седели, но еще не настолько, как борода. Седыми были и волосы, выглядывающие из-под коричневой кожаной треуголки. Взгляд янтарных глаз обратился к мадам Чилени. — Почему вы это допустили?

— Он настаивал.

— Если я буду настаивать, чтобы вы прыгнули к акулам, надев ожерелье из рыбьих кишок, вы прыгнете?

От его взгляда подломились бы колени у любой женщины, но Ария Чилени сама была в некотором роде зубастым зверем, и взгляд капитана на нее не действовал.

Мэтью решительными шагами подошел к камере Берри. Сказать, что ее вид был достоин сожаления, было бы все равно что сказать, что ночью ощущается недостаток солнечного света. И ее солнечный облик был затемнен этим непреходящим мраком настолько, что Мэтью ощутил, как слезы гнева выступают у него на глазах.

— Да будь оно проклято! — сказал он, берясь рукой за прут решетки, а второй все еще сжимая миску с яблоком, апельсином и лимоном.

Карцер строили для бунтарей и сумасшедших, и естественно, что железо, способное удержать воина га, не могло поддаться решателю проблем. Берри подошла ближе. Волосы падали на ее лицо, глаза были тусклые, как свет в этом трюме.

— Ты не мог бы дать мне воды? — попросила она. — Очень пить хочется.

— Да, — ответил он сквозь крепко сжатые зубы. — Через минуту. Возьми пока вот это.

Он просунул между прутьями апельсин, Берри схватила его и вгрызлась в кожуру так, будто это была первая еда от самого Нью-Йорка. Мэтью обратил к Фалько и мадам Чилени взгляд, в котором горело что-то похожее на жажду убийства.

— Я хочу, чтобы моих друзей выпустили оттуда. Капитан, я умоляю вас. Они не совершили никакого преступления, заслуживающего подобного наказания. Я хочу, чтобы их освободили и дали им приличные каюты.

— Невозможно! — ответила женщина. — Все занято.

— Мне кажется, можно использовать то, что имеется в наличии, — возразил ей Мэтью. — Например, освободить вашу каюту, если вы поселитесь со своим мужем. Я имею в виду человека, которого вы называете мужем. Несколько ночей с ним — и, быть может, к вам снова вернется очарование любви.

— Я лучше сдохну! — заверещала гарпия. Мэтью не обратил на это внимания.

— Капитан, не найдется ли у вас койки для воина га? А может быть, и работа — после того, как его нормально накормят и дадут дышать здоровым воздухом?

— Он останется здесь! — сказала мадам Чилени. — Так для всех безопаснее!

Капитан Фалько, пристально смотревший на Мэтью, при этих словах обратил янтарные глаза к женщине.

— Если я не ослышался, — сказал он ровным голосом, — вы, мадам, берете на себя смелость принимать решения, касающиеся моего корабля и моего экипажа? Если это действительно так, я напомню вам, что на этом корабле хозяин…