Кто-то из мужчин заметил Айяна и подпихнул его поближе к агентам.

– Поспрашивай, – попросил старик у него за спиной, сияя надеждой в бельмастых глазах.

– Мани пришел, Мани пришел, – сказал кто-то в голос.

Ади сурово глянул на какую-то женщину и произнес:

– Это наш стул.

Айян выдержал все собрание молча, размышляя, можно ли как-то ухитриться решить за всех этих балбесов и закрыть вопрос раз и навсегда. Но как? Он подумал, что такое мог бы провернуть хороший инженер по спецэффектам. Сделать так, чтобы явился Бог и сказал с космическим эхом: «Продавайте свои дурацкие норы. Берите по десять лакхов[9] за каждую, и дело с концом. И не ссыте в коридорах, мерзавцы».

Когда собрание завершилось планами на следующее собрание, Айян забрал сына вволю прогуляться по набережной Ворли. Таящиеся парочки и шустрые прохожие уже разошлись, и променад почти опустел. Они брели под мягким ветерком. А потом присели на розовую цементную скамью. Ади клонило в сон. Он притулился к отцу, но глаза не закрыл.

– Скажи «числа Фибоначчи», «числа Фибоначчи», – проговорил Айян. Знакомый сосредоточенный вид возник у Ади на лице. Он про себя поиграл со словами. Отец медленно выговорил слово еще раз: – Фи-бо-нач-чи.

Ади повторил за ним:

– Чис-ла. Чис-ла-фи-бон-ач-чи.

Айян сказал:

– Числа Фибоначчи.

Ади повторил.

– Гениально, – сказал Айян.

Они еще посидели молча и послушали тихую колыбельную Аравийского моря.

Потом Ади зевнул и спросил:

– А если кто-нибудь узнает?

Круглые столы были овальными даже в Научно-исследовательском институте. Эта мысль первой пришла Опарне в голову, когда она добралась до холла второго этажа, к началу ежемесячного Круглого стола. Последние два она пропустила, это был ее первый. Посередине залы размещался массивный продолговатый стол, за которым возбужденными концентрическими кругами расселись мужчины. Некоторые болтали стоя. Дружелюбная прислуга разносила печенье и чай. Царили премногое веселье и толкотня. Как сперма под микроскопом. Большинство ученых были в легких рубашках навыпуск и свободных удобных брюках. Строгие мужчины, осведомленные о своей строгости. Те, что помоложе, – в джинсах. Вопреки очевидной неформальности происходящего, вольным рубашкам, буре седых волос и кожаным сандалиям именно они главенствовали в этой зале, они здесь – на особом положении, в отличие от тихого внешнего круга секретарей, насупленных и неразговорчивых, как заветренное печенье. В эпицентре деликатного смятения находилась несокрушимая фигура Арвинда Ачарьи. Мужчины по обеим сторонам от него повернулись друг к дружке и оживленно разговаривали. И вновь он был валуном в потоке. Все бурление огибало его.

Опарна вошла, и проросла тишина. Она нервно пробралась сквозь внешние круги. Седые лысеющие головы одна за другой повернулись. Где-то по краям болтались две секретарши, но Опарна чувствовала, что она единственная женщина в зале, поскольку понимала, что и мужчины так считают. За продолговатым столом строго напротив Ачарьи сидел Джана Намбодри в облаке щеголеватых седых волос, в рубашке с коротким рукавом, опрятно заправленной в вельветовые брюки. Он встал и церемонным взмахом руки предложил ей место во втором ряду. Она осторожно протиснулась к тому стулу. Пожилые мужчины на ее пути, пропуская ее, поджимали ноги. Кое-кто неловко уворачивался от ее зада, почти чиркавшего по их усталым лицам. Некоторые сделали вид, что продолжают общаться, поглядывая меж тем на ее тыл с почтительной невозмутимостью.

– Она бенгалка? – попытался шепнуть кто-то, однако в такой глубокой тишине это услышали все. (Говоривший, возможно, сам был бенгалец.) В воздухе повисли негромкие смешки.

– Спокон веку, – сказал Намбодри громко, – единственным наказанием бенгальцу была бенгалка. – По зале прокатился смех. – Мы позабыли упомянуть это раньше, господа: вот наше первое женское дарование, – объявил Намбодри.

Один мужчина захлопал. Одинокие хлопки чуть было не умерли до срока, но тут присоединились другие – поддержать комплимент. Аплодисменты растворились в долгой уютной тишине.

И вот так он и продолжался, этот вечер, – во вдохновенной кутерьме, уступавшей молчанию, а молчание, в свою очередь, нарушалось глубокими вопросами о вселен ной, которые отдохновенно перетекали в смех. Такова была давняя традиция у местных ученых – в первую пятницу каждого месяца они встречались потрепаться.

Айян Мани озирал залу, стоя спиной к стене, как это уже бывало не раз, и пытался понять, как так вышло, что истина теперь в руках у этих вот невозможных мужчин. Сейчас они обсуждали идеальный способ резать торты и пришли к выводу, что треугольными кусками, как это делают все, – неэффективно. Затем они перемыли кости какому-то отсутствующему французскому ученому: он заявил, что человек никогда не сможет измыслить способ предсказания самого большого простого числа. А потом взялись гадать, что именно обнаружат при помощи женевского Большого адронного коллайдера.

Айян не выносил этого. Бесконечный поиск истины. В века попроще мудрые бродячие монахи, метафорические дзэн-созерцатели, сыны божьи, отшельники, превращавшиеся в муравейники, не стали бы решительно и отчетливо выражать в рукописи, какую взялась бы печатать «Таймс оф Индиа», в чем причина существования жизни или почему есть нечто, а не ничего. Они же могли прямо взять и сказать это, одним внятным абзацем, и раз и навсегда разгадать эту тайну. Но нет. Они говорили притчами. А теперь истина в руках вот этих мужчин, в этой зале, и они еще менее понятны, чем божьи люди. Айян не сомневался, что никакой такой истины нет. Есть лишь поиск ее, и этот поиск продолжится вечно. Форма занятости такая. «Чем бы эти люди ни занимались, все оттого, что им делать больше нечего, – сказал он как-то раз Одже Мани. – Эйнштейн возился с Относительностью. А ты полы моешь дважды в день».

Круглый стол начался с обсуждения судьбы Плутона. Опарна Гошмаулик внимательно слушала каждое слово. Многое из сказанного она не понимала, но меланхолию, навеянную ее подвальным кабинетом, сдуло. Ей всегда нравилось общество широко осведомленных мужчин. Она попыталась понять, почему они говорят о Плутоне с такой серьезностью. Плутон ей нравился. Из услышанных доводов она уразумела, что на недавней научной выставке в Америке эту планету выкинули из модели Солнечной системы. Что вызвало – похоже, не впервые – яростную дискуссию, считать ли Плутон планетой или же мелким представителем пояса Койпера.

– Плутон слишком мелок, слишком мелок. Он поместился бы на территории Америки. Вот какой он мелкий, – ядовито произнес один.

Даже тут, злорадно сказала она про себя, всё – своего рода пенис.

Намбодри, повернувшись к ней и осеняя ее взглядом пылкого наставника, внезапно спросил:

– А вы что думаете, Опарна?

Она сделала вид, что смутилась, поскольку собралась ответить, что недостаточно компетентна для выражения мнения. Она же астробиолог, в конце концов, а не астроном. Опарна знала, что такое смирение мужчинам понравится.

Она сказала:

– Если Плутона не будет, я, пожалуй, огорчусь. Я же Скорпион. – И вновь из-за нее воцарилась тишина. Опарна неловко пояснила: – Скорпионом управляют Марс и Плутон.

– Стало быть, она Скорпион. Как я, – сказал кто-то негромко, надеясь запустить волну смеха, но этого почему-то не случилось.

– И каковы же свойства Скорпиона? – послышался презрительный голос, а затем смешок. Поначалу смешок этот был вполне бодр, но вскоре увял до стыдливого хихиканья – его источник осознал, что поддержки не имеет.

– Пылкий, сильный, уверенный, – сказал Намбодри, глядя на Опарну, – и страстный. – Чахлый смех быстро вымер. Опарна осилила улыбку и пробормотала:

– Астрология – не наука, знаете ли.

– Потому она и не оспаривается, – отозвался Намбодри.

Обсуждение постепенно добралось до еще одной бурной темы: квоты для социально незащищенных каст в колледжах. Бытовало опасение, что Научно-исследовательский институт попросят выделить места для низших каст – и среди сотрудников, и на исследовательские должности. Общее настроение в зале сделалось сумрачным. Кое-кто посреди обсуждения политической агрессивности низших каст бросал осторожные взгляды на секретарей и приблудившуюся прислугу. Айян взирал на все это бесстрастно. Он слышал такие споры и прежде – и знал, к какому выводу все придут. Брамины благородно скажут: «Необходимо исправить ошибки прошлого, необходимо создать возможности, – а следом добавят: – Но пренебрегать заслугами нельзя». Он вообразил, как Намбодри моет общий туалет в чоулах и приговаривает, обращаясь к своему сыну: «Но пренебрегать заслугами нельзя». Лютый хохот отдался эхом у него в голове, но на лице ничто не проявилось – оно лишь едва заметно дернулось.