– Ты не понимаешь, – сказал он. – Сколько раз тебе объяснять? Я был вне игры.
– Что значит вне игры?
– Я был в подающей команде и выбыл.
– И?
– Если ты выбыл, до следующего матча бить не можешь.
– Но другие-то мальчики играли, – сказала она.
– Не путай меня, – огрызнулся Ади.
– Слушай, Оджа, – сказал Айян строго, – когда отбивающий выбывает, с ним всё. Он не может дальше играть.
– Почему ты всегда на его стороне? – спросила она. – И чего ты тут встал? Собрание уже идет. Ты опаздываешь.
– Иду.
Телевизор уже работал. Оджа вроде угомонилась и уселась смотреть свое «мыло». Айян пригляделся к ней. Он чуял: что-то тут не так. Ее взгляд то и дело соскакивал на стиральную машинку, и даже теперь она не впала в транс, как это обычно бывает у нее перед теликом. Казалось, она слишком отдает себе отчет в том, что Айян еще тут. Она поглядывала, где именно он стоит.
– Что такое? – спросил он.
– Ничего, – ответила она и опять стрельнула глазами в стиральную машину. Айян открыл крышку и глянул внутрь. Внутри была красная картонная коробка. Оджа заговорила – сначала тихо, потом громче:
– Ну что такого в боге? У всех людей дома есть настоящий бог.
Айян открыл коробку, и вот, пожалуйста, – веселый Ганеша. Не впервые она приносила в дом идола-слона. Айян всегда выбрасывал его по дороге на работу. Но раз в несколько месяцев господь возвращался – в разных настроениях.
Айян завернул божка в газетку.
– Завтра где-нибудь выкину, – сказал он.
– Хватит уже! – заорала Оджа. Ади вынул слуховой аппарат и заткнул правое ухо.
– Тебе Будды недостаточно? – заорал Айян в ответ. – Наш бог – Будда. Всех остальных придумали брамины. В их извращенных байках их боги воевали с демонами, а демоны – это мы. Те черные демоны были наши предки.
– Мне плевать, что там придумали брамины. Их боги теперь мои, – сказала Оджа. Голос ее дрогнул. – Я индуистка. Мы все индуисты. Зачем притворяться?
– Мы не индуисты, Оджа, – сказал Айян теперь спокойно и даже грустно. – Амбедкар[8] освободил нас, чтобы с нами не обращались, как со свиньями. Он убедил нас отвергнуть эту жестокую религию. Мы теперь буддисты.
– Я могу жить вообще без ничего, – пробормотала Оджа. – Я даже мечты себе не хочу. Я прошу лишь оставить мне немножко богов. У нас сын растет. Я хочу, чтобы он знал богов, которых знают мальчики постарше. Я хочу сводить его в храм. Я хочу, чтобы он про это знал. Я хочу в этом доме настоящих праздников.
Айян задумался над тем, что жена говорит о сыне. Думал он об этом и прежде. В некотором смысле Ади рос как зверок, безо всякого влияния культуры. Других эпосов, кроме тех, которые его отец считал браминской пропагандой, у мальчика не было. А мальчику нужны были эпосы, чтобы хорошенько уяснить, что существует вечная борьба между добром и злом и в идеальном мире добродетель побеждает скверну. Супермен – это хорошо, но «Махабхарата» глубже. Сложнее. В ней герои выбирали путь зла, а демоны оказывались, по сути, хорошими ребятами, и были боги, насиловавшие дев-купальщиц. Айян хотел, чтобы его сын знал эти истории. Даже не принимая в доме индуистских божков, он уже некоторое время втайне желал, чтобы Оджа в этой войне победила. Он хотел сдаться, но сдаться неохотно, чтобы религия привилегированных использовалась в его доме для развлечения и образования, но и только. Он хотел, чтобы Ади рос, постигая мораль, патриотизм и богов. А когда мальчику исполнится двадцать, ему, глядишь, хватит мозгов все это отринуть.
Оджа вытерла слезы и сердито вперилась в мужа. По ее взгляду он понял, что́ она дальше скажет.
– Его ухо, – сказала она и заплакала, прижимая запястья к глазам, – этого могло бы не случиться, будь у нас боги.
– Хватит! – завопил Айян.
Когда-то Айян думал, что, может, никогда не станет отцом. Задолго до женитьбы на Одже он однажды наведался в свежеоткрывшийся банк спермы при клинике планирования семьи – с безумной затеей подарить свою далитскую сперму благородной, но бездетной браминской паре. Он слыхал, что банки спермы не раскрывают личности донора, так что его сперма могла бы оплодотворить сотни ни о чем не подозревавших высокородных женщин. Он надеялся, что повсюду появятся угрюмые крепыши-далиты. Но тамошние врачи сказали ему, что у него есть какая-то неполноценность и его вклад не может быть принят. У него концентрация сперматозоидов, сказали они, вдвое ниже нормы.
Он сообщил об этом Одже через много месяцев после свадьбы.
– Поскольку концентрация моих сперматозоидов вдвое ниже нормы, будь дважды готова спать со мной, – сказал он.
Она ответила полусонно, не отрываясь от складывания одежды:
– Не понимаю я всей этой математики.
Вопреки его страхам уже через три года их брака родился Ади. Посреди безумия родов – и Айян этого никогда не забудет – Оджа орала жутчайшие ругательства. Он и не знал, что у женщины язык повернется такое сказать, а уж у его жены и подавно.
– Мой муж – сучий потрох! Чтоб ему жопу разорвало! – орала Оджа на тамильском. Но такова традиция. Женщинам ее племени во время родов полагалось оскорблять мужей.
Ади рос, и постепенно они поняли, что он почти полностью глух на левое ухо. Оджа считала, что это боги гневаются. Вечную улыбку Будды она всегда расценивала как умиротворенность вселенски бессильного мужчины. А все волшебство было у других богов – у индуистских. Однажды ночью она сразила Айяна наповал:
– Ты любишь мужчину, который обрел Бога под деревом бодхи. А бодхи – брамин. Вот так-то.
Айян не выносил, когда Оджа плакала. Сердце у него наливалось тяжестью, а в горле холодело. Он порылся в мыслях, чего бы такого сказать о боге-слоне, которого завтра собирался выкинуть у обочины. Чего-нибудь веселого.
– А знаешь, Оджа, – сказал он, – в хоботе слона четыре тысячи мышц.
Когда-то ей нравились такие факты. Она любовалась этим странным миром и своим мужем, который столько всего знает. Он целыми днями собирал такие факты – скармливать ей.
– А ты знала, что слоны умеют плавать? – добавил он. – Пять лет назад целое стадо слонов проплыло триста километров до удаленного острова. Представляешь? Тридцать слонов проплыли триста километров. Гребли своими толстыми ногами под водой.
В дребезжавшей на плите посудине что-то произошло, и Оджа занялась ею.
После ужина, спасенного исключительно жареными креветками, Айян отправился на террасу на собрание. Сына забрал с собой. Ади надел обе купленные отцом кепки, одну поверх другой. Под блеклым беззвездным небом собрались сотня мужчин и несколько женщин. Кто-то сидел на стульях, кто-то – на битумном полу террасы, некоторые стояли. Какой-то пьянчуга тихонько пел. В самой середке сборища расположились трое мужчин свирепого вида. Представители застройщика. Один – толстяк с влажными черными губами и спокойными глазами. Стреляный воробей преступного мира, внезапно вставший на путь истины под воздействием духовного переживания: его подбила полиция. Поговаривали, что каждый вторник, идя в храм Сиддхивинайяк в Прабхадеви, он надевал окровавленный жилет с тремя дырками от пуль.
Время от времени застройщики, положившие глаз на обширную собственность, заставленную серыми корпусами БДЗ, заходили на очередной круг уговоров, чтобы жильцы продали им свои квартиры. Это ночное собрание – далеко не первое из посещенных Айяном. Он знал, что никакого проку не будет. Слишком много звучало голосов против, много иррациональной жадности. Кому-то мерещилось, что можно выжать из застройщиков побольше, если подождать. Алкоголики рвались продать свое жилье поскорее, и это укрепляло решимость желавших подождать. А еще было много таких, кто боялся, что не сможет выжить в новых небоскребах, которые прочили им застройщики.
– Мне сестра говорит, что в этих домах с квартирами надо двери запирать, – говорила одна женщина громко, не обращаясь ни к кому лично. Кое-кто сообщал застройщикам, что всем сорока семьям с первого этажа нужно будет дать соседние квартиры в новостройках, потому что они живут одной большой семьей уже не одно десятилетие. Айян хотел продать свою квартиру, но знал, что это произойдет не скоро.
