В последнее время завистливый Жюль Ларудель возводил на мэра напраслину в кулуарах и вёл против него активную кампанию в самом Совете, обвиняя Пьешю в опасной снисходительности к Церкви. И, словно подтверждая эти обвинения, кюре Поносс, подученный баронессой де Куртебиш, подлинной хозяйкой прихода, публично обронил неосторожную фразу, назвав мэра «превосходным человеком», который не станет обижать Церковь, несмотря на свою политическую платформу. При этом он добавил, что от мэра можно добиться чего угодно. Пусть бы так думали в замке, приходе, а благодаря им, и в епископстве – это было бы великолепно. Пьешю не пренебрегал никакими связями, считая, что все они в один прекрасный день ему пригодятся и помогут в той или иной степени его возвышению, которое он терпеливо подготовлял. Но этот «похвальный лист», так неуклюже выданный Церковью, стал оружием в руках его врагов, чем и не преминул воспользоваться желчный Ларудель в своих выступлениях перед Комитетом и муниципальными советниками из оппозиции. Называя про себя старым олухом кюре Поносса, создававшего ему предвыборные осложнения, мэр принял решение в открытую выступить против него. Пьешю вовремя замыслил строительство писсуара. Он рассмотрел эту идею со всех сторон и нашёл, что она превосходна, во всех смыслах выгодна и не слишком сильно его скомпрометирует, – он любил такого рода идеи. Сооружение писсуара по соседству с церковью не понравится приходу, и именно по этой причине муниципалитет с лёгкостью примет проект, закрыв глаза на затраты. Полтора месяца обдумывал он свой план и пришёл к заключению, что постройка сего гигиенического павильона в центре Клошмерля может стать важной вехой на пути, ведущем к осуществлению его великих замыслов. Тогда-то он и решил познакомить со своим проектом Тафарделя и стравить обоих болванов – учителя и кюре. Он же на расстоянии станет руководить всей игрой, словно в крепости, укрывшись в своей мэрии, подобно тому как баронесса де Куртебиш в другом лагере будет вести её с высоты своего замка. Разговор с Тафарделем стал первым проявлением сельского макиавеллизма, который не доверяет случайностям и действует окольными путями.

Скоро на сцену выйдет множество горожан, забушуют новые страсти, возникнут новые распри. Но скажем уже теперь: и «Тупик монахов», озираемый Жюстиной Пюте, которая денно и нощно стоит на своём посту у окна, укрывшись за занавеской, и писсуар, сооружение коего скоро будет предпринято, и удвоенная энергия Тафарделя, алчущего увидеть, как, наконец, расцветут в его петлице вожделенные пальмы, и далеко идущие замыслы Бартелеми Пьешю, и апостольское простодушие кюре Поносса, и влиятельность высокомерной баронессы де Куртебиш – все это первоэлементы той смуты, каковая, причудливым образом возникнув, внезапно разразится «скандалом в Клошмерле» и в конечном итоге обернётся драмой.

Прежде чем приступить к изложению этих бурных событий, небесполезно будет совершить прогулку по Клошмерлю 1922 года, – эта прогулка даст читателю возможность познакомиться с некоторыми достопримечательными горожанами, играющими явную или тайную роль в ходе этой истории. К тому же характеры и привычки людей, которых мы собираемся показать, сами по себе достойны интереса.

Замечание первое. Если верить знаменитым историкам нравов, первые фамилии, появившиеся во Франции около XI века, отражали физические и моральные особенности того или иного индивида и чаще всего были подсказаны его профессией. Эту теорию подтверждают фамилии обитателей Клошмерля. В 1922 году там жили булочник Батон, портной Манто, колбасник Сардель, мясник Филе, каретник Ландо, мебельщик Канапе. Эти фамилии свидетельствуют в равной степени и о силе традиций в Клошмерле, и о том, что ремёсла передавались здесь веками от отца к сыну. В этой достопримечательной традиции была большая доза упрямства, упорная склонность доводить до крайности и хорошее, и плохое.

Замечание второе. Почти все состоятельные горожане обитают в верхней части городка, выше церкви. О простолюдинах в Клошмерле говорили: «Он с низа» или просто «низюк», и это звучало как ругательство. Действительно, в верхней части городка живут мэр Пьешю, нотариус Жиродо, аптекарь Пуальфар, доктор Мурай и прочие. И это понятно, если поразмыслить. В Клошмерле произошло то же самое, что и в других растущих городах. Самые смелые люди, с характером завоевателей, набросились на новые пространства, где можно было развернуться, в то время как робкие и обречённые на прозябание продолжали жить в средневековой скученности, не делая ни малейших усилий как-нибудь расширить границы своих владений. Итак, верхняя часть города, расположенная между церковью и большим поворотом дороги, – это кварталы сильных, облечённых властью.

Замечание третье. Кроме коммерсантов, ремесленников, чиновников, полицейских, возглавляемых бригадиром Кюдуаном, и трёх десятков бездельников, используемых для чёрных работ, все остальные обитатели городка – виноделы, в большинстве своём владельцы виноградников или потомки разорившихся владельцев. (Последние возделывают виноград, работая на баронессу де Куртебиш и нотариуса Жиродо, на нескольких приезжих и землевладельцев, которые имеют неподалёку от Клошмерля собственные усадьбы.) Это обстоятельство сделало наших горожан людьми горделивыми, не слишком доверчивыми и знающими цену независимости.

Скажем теперь несколько слов о кюре Поноссе, который в какой-то степени окажется виновником беспорядков в Клошмерле, – правда, сам того не желая, ибо сей мирный пастырь достиг почтенного возраста, на свои священнические обязанности смотрит как на тихую пристань и избегает, больше чем когда бы то ни было, суетных треволнений, оставляющих в душе одну только горечь и ничего не прибавляющих к славе господней.

Лет тридцать тому назад кюре Поносе поселился в Клошмерле, оставив невыгодный приход в Ардеше. Пребывание в Ардеше нисколько не придало лоску молодому викарию. Его крестьянское происхождение сразу бросалось в глаза. Он всё ещё краснел, как неловкий семинарист, в единоборстве с тяготами полового созревания. Исповеди женщин Клошмерля (а в этом городке мужчины весьма предприимчивы) были для него открытием и нередко ставили в затруднительное положение. Его личный опыт в подобных делах был весьма убог, и, задавая неловкие вопросы, наш кюре невольно получил начальные сведения по части плотского греха. Плодами этих бесед были потрясающие открытия, которые заселяли его одиночество образами любострастными и сатанинскими. Сангвиническая конституция Огюстена Поносса не располагала к мистицизму – уделу беспокойных душ, как правило, обитающих в недужном теле. Его организм функционировал нормально: ел он с завидным аппетитом, и тело его предъявляло такие требования, которые сутана могла благопристойно прикрыть, но помешать им всё же не могла. Приехав в Клошмерль, чтобы заменить там священника, унесённого в сорок два года тяжёлой инфлюэнцей, Огюстен Поносс, к счастью, обнаружил в доме своего предшественника Онорину – классический образчик служанки кюре. Она горько оплакивала почившего, что, несомненно, доказывало её почтительную и благочестивую привязанность. Но новый священник весь дышал здоровьем и благодушием, и это, казалось, быстро её утешило. Онорина была старой девой, досконально постигшей все тайны ведения хозяйства кюре. Будучи опытной экономкой, она оглядела строгим взором поношенную одежду своего господина и упрекнула его за плачевное состояние белья.

– Бедняжка, – сказала она, – плохо же о вас заботились. – И тут же посоветовала ему носить летом короткие кальсоны и брюки из альпаги, в которых ему будет не так жарко под сутаной, заставила его купить бельё из фланели и растолковала, как поудобнее расположиться у себя дома в дезабилье.

Кюре Поносе возблагодарил небеса за эту заботу. И всё же он чувствовал себя удручённым, ибо его терзали приливы крови и галлюцинации. Они не давали ему покоя, хотя он и боролся с ними, как святой Антоний в пустыне. Онорина быстро постигла причину этих мучений. И однажды вечером, когда кюре Поносе, отужинав, меланхолически набивал трубку, она первая коснулась этой темы.