Никогда ещё баронесса не являлась к кюре Поноссу столь внезапно. Этот визит заранее испортил ей настроение. Как только молоточек стукнул о двери, пробудив эхо в огромном и холодном коридоре, загудевшем, как пустая бочка, баронесса сказала, обернувшись к своему зятю:
– Будьте с Поноссом тверды, мой друг!
– Разумеется, баронесса! – ответил щупленький господин де Сен-Шуль, который был самым мягким человеком на свете и приходил в ужас от избытка твёрдости в характере тёщи.
– Надеюсь, Поносс сейчас не выпивает с этой винодельческой братией! Пусть его немедленно разыщут. Просто непостижимо, что после всего происшедшего он не явился за советом в замок!
Произнося эти слова, она барабанила в дверь, постукивая своими перстнями и раздражённо топая каблучком. Потом добавила:
– Скажу архиепископу, чтоб он намылил ему голову!
Баронессе было за пятьдесят, но она ещё сохранила следы былой красоты. Эти следы выглядели весьма высокомерно, ибо баронесса сознавала своё высокое назначение. Запросто вычеркнув из истории Революцию, она обращалась с населением долины, над которой возвышался её замок, так, как если бы они были крепостными на землях, возвращённых её семье (это было законным восстановлением доброго старого порядка, который был испытан временем и без лишних разговоров ставил людей на свои места).
Между двадцатью и сорока семью годами баронесса де Куртебиш была крепкой красивой женщиной, ростом около метра и семидесяти сантиметров, с необыкновенно привлекательной кожей, с глазами, магнитом притягивающими мужские взоры, устами, обещающими головокружительную страсть, и с неотразимым движением бёдер. В этом движении всех восхищало нечто властное и в то же время гарцующее, что казалось бы у всякой другой женщины вульгарным. Но у баронессы, благодаря её происхождению, всё это выглядело великосветской вольностью, приправленной вызывающим высокомерием. У баронессы была ладная фигура, с гибкими бёдрами воительницы, а её великолепный зад, в котором угадывалась необычайная упругость, был её главным достоинством в те времена, когда каноны женской красоты требовали классической пышности. В эпоху корсетов у неё был высокий бюст. Глубоко вырезанный лиф её платья был похож на корзину, заполненную изумительно прекрасными плодами-близнецами. Но это искусительное тело принадлежало высокородной особе и, следовательно, стояло выше настойчивых плебейских домогательств. Всякий мужчина немедленно чувствовал этот нюанс, и в результате даже самые дерзкие чуть не трепетали перед этой властной женщиной, которая бесцеремонно определяла по взглядам своих воздыхателей, в какой степени они могут удовлетворить её требовательные запросы. Такова была баронесса де Куртебиш, неутомимая амазонка, в течение двадцати семи лет своей жизни, почти целиком посвящённых любви.
Набросаем в основных чертах жизненный путь этой надменной особы. Альфонсина д'Эшодай д'Азен принадлежала к старинной дворянской фамилии из окрестностей Гренобля, претендовавшей на происхождение от Маргариты де Сассенаж, которая была любовницей Людовика XI и родила от него дочь. Финансы этого семейства, к сожалению, пребывали в плачевном состоянии, и когда Альфонсине исполнилось двадцать лет, она вышла замуж за тридцативосьмилетнего барона де Куртебиша. Он был порядочно потрёпан, но ещё очень богат, несмотря на то, что со дня своего совершеннолетия только и занимался тем, что делал глупости. Ги де Куртебиш (или Бибиш, как его называли близкие друзья) вёл в Париже расточительную жизнь бездельника, содержа за крупные деньги некую Лауру Толледу, знаменитую даму полусвета. Она его высмеивала сотни раз (но это было в его вкусе) и вела по дороге разорения, презрительно подхлёстывая по пути. Когда Ги де Куртебиш увидел прекрасную Альфонсину, он счёл её ещё более импозантной, чем Лаура, так как она имела перед последней то преимущество, что могла быть принята где угодно. На юной девушке лежал отпечаток превосходства, всегда привлекавшего нашего барона, ибо ему было свойственно нечто вроде морального мазохизма. Это качество всегда подчиняло барона де Куртебиша женщинам, унижавшим его. Домашние настойчиво торопили Альфонсину воспользоваться блестящей партией. Излишний совет: её жадная натура давно рекомендовала ей ухватиться за первую же возможность стать независимой. Впрочем, накануне полного физического упадка Ги де Куртебиш ещё обладал столичным шиком и пользовался огромным престижем в глазах юной провинциалки.
У барона были финансовые дела в Лионе. Молодая чета имела одну квартиру в Париже, другую в Лионе и замок в Клошмерле. И в Париже, и в Лионе прекрасная Альфонсина произвела сенсацию. Из-за неё произошла нашумевшая дуэль, сделавшая баронессу очень модной женщиной.
Ги де Куртебиш, плешивый, дрожащий, преждевременно пожелтевший от органических недугов, которые вскоре свели его в могилу совсем молодым, быстро перестал быть функционирующим супругом. После того, как родились дети, Альфонсина сохраняла этого полу калеку только ради титула и доходов (и для того, чтобы за ним ухаживать, ибо, будучи сильной, она любила опекать). Баронесса отправилась на поиски наслаждений, не принимая при этом в расчёт своё тщеславие и свой высокий ранг. Она испытывала только одно затруднение – в выборе: он был настолько велик, что трудно было остановиться на ком-то определённом. Её многочисленные проказы совершались в открытую и с такой дерзостью, что ставили в тупик злоязычие, не находившее для себя пищи там, где отсутствовало притворство.
Овдовев, баронесса поняла, что богата, и предпочла независимость подчинению, к которому она не испытывала решительно никакой склонности. Она жила на широкую ногу, и эта жизнь стоила ей всё больше и больше по мере того, как она старела. Такой образ жизни основательно потрепал её состояние, которым она распоряжалась с королевской небрежностью, презирая мещанскую бережливость (что всегда ставит под удар дворянские капиталы). К середине войны она столкнулась с серьёзными финансовыми трудностями и тяжкими любовными осложнениями, предвещающими окончательный закат. Она доверилась нотариусу, как доверяются хирургу. Но самое печальное заключалось в другом. В сорок девять лет Альфонсина де Куртебиш дала сама себе беспощадную аудиенцию перед зеркалом. Из этой аудиенции баронесса извлекла директивы, каковым она незамедлительно и подчинилась. Она это сделала со свойственной ей решительностью. Баронесса сразу же перестала скрывать свою седину, – в этом заключался первейший и самый важный шаг. «Тело уже получило своё, – сказала она себе. – Мне не о чем сожалеть. Я больше не желаю быть игрушкой в руках бессовестных негодяев. Настала пора благопристойно стареть».
Она покинула свою парижскую резиденцию, довела до минимума число слуг, по-матерински распростилась с несколькими юнцами (они были привлечены её репутацией и явились, чтобы получить аттестаты половой зрелости, которые она с давних пор великодушно раздавала молодёжи). Пребывая большую часть года в Клошмерле и проводя почти всю зиму в Лионе, баронесса решила сблизиться с богом. Она это сделала без всякой приниженности, так как считала господа существом своего круга. Она считала, что бог создал её прекрасной и сверхтемпераментной женщиной из рода д'Эшодай д'Азен, чтобы она вела себя, как подобает знатной даме, используя все преимущества, данные ей природой и высоким рождением. Эта уверенность настолько прочно укоренилась в сознании баронессы, что никогда, даже в период своих успехов, она не отказывалась окончательно от церковных обрядов. В те времена она доверяла свои тайны преподобному отцу Латаржелю, искусному экзегету, признававшему властные потребности, заложенные в человеке господом богом. Этот иезуит с тонкой и немного скептической улыбкой на устах вдохновлялся утилитарной доктриной, которую он ставил на службу церкви. Он думал: «Пусть лучше грешница пребывает в лоне религии. И тем более, если грешница влиятельна. Мощь Ватикана покоится на поддержке влиятельных грешников».
