Из обоза король направился на холм, где в начале сражения стоял шатер великого магистра. Широкое поле выигран-пой битвы открылось его глазам. От Танненберга до Людвиково вся земля была устлана мертвыми. Тут уже было тихо, но издалека приходил топот и вой татарской погони. Король сошел с коня, опустился на колени и вознес молитву за дарованную ему победу, за души погибших христиан. Великий князь тоже соскочил с коня для молитвы, и все, кто был рядом, последовали примеру короля и Витовта.
Боевая суета утишилась, собирались хоругви, сходились вместе земляки считать, кто жив, кого нет, шли к местам боя искать родных, друзей, товарищей, надеясь увидеть их ранеными. Солнце быстро садилось, набежавшие тучи закрыли его прежде, чем оно опустилось за край земли. Глухой сумрак остановил поиски до утра. В придачу хлынул холодный сильный дождь, омывая поля и воздух, пропитавшийся за день запахом крови. Голодные, измотанные бояре и пешие ратники сошлись в таборы, валились на телеги, прямо на землю, засыпали мертвым сном, не чувствуя холода и дождя. Всю ночь возвращались ходившие в преследование полки. На рассвете хоругви построились, сосчитались и прониклись горем — каждого третьего, а то и второго не стало в рядах. Андрей Ильинич из четверых своих братьев встретил старшего. Поспешили на поле разбирать живых от окоченевших, своих от крыжаков. Ходили среди тысяч трупов, кручинились — многие из раненых не доведались помощи, погибли под ночным дождем. Скоро нашли братьев — Глеба, Петра, Василия, все были посечены насмерть. Поехали с Федором к волковысцам. Тут вновь удар — увидал срезанного мечом Мишку, а в тридцати шагах — остановленного копьями Гнатку, и еще знакомые лица, помнившиеся со дня обручения и смотра волковыской хоругви. Ехал по смертному полю и плакал, и кого ни встречал, все были в слезах.
В этот рассветный час в королевском шатре собрались на совет Ягайла, Витовт, Миколай Тромба, Збышек Брезинский, Петр Шафранец, Зиндрам из Машковиц и все другие радные королевские паны. Уже стало известно, что в битве погибли великий магистр, и великий маршал, и великий комтур, и великий одежничий граф Альбрехт Обергардт, и казначей Томаш фон Мергейм, и десятки комтуров, войтов, почти все орденские братья, и тысячи прусских рыцарей, гостей, наемников. Решали, что делать: или идти тотчас же брать Мальборк, или, исполняя древний рыцарский обычай, стоять у Грюнвальда три дня в знак того, что войско готово встретить здесь нового врага. Витовт настаивал немедля послать наименее уставшие хоругви к орденской столице и, пользуясь отсутствием в ней защитников, взять или осадить. Предлагал выправить татар Джелаледдина, которые стоверстовый переход совершат скорее других. Если через час отправятся, то послезавтра утром будут у мальборкских стен. Но посылке татарской конницы Ягайла воспротивился — направлять на орденскую столицу язычников ему, королю, не подобало. Но и стоять здесь три дня Ягайла считал излишним. Кто явится? Некому являться — все перебиты, почти все хоругви Ордена разгромлены целиком, а кого не добили, того взяли в плен. Некому будет и Мальборк защищать. И выслать сейчас некого. Все устали, нужен хотя бы день отдыха; надо убитых похоронить, надо молебствие отслужить, иначе господь отвернется, надо как-то поступить с десятками тысяч пленных — не вести же их с собой сто верст, кормить, поить, сторожить. Никак не выходило выступить сегодня, и король решил двинуться на Мальборк завтра.
Через час вокруг Танненбергской церкви пленные кнехты начали копать могильные рвы. Сотни телег свозили сюда убитых. Ложились на вечный покой плечо к плечу тысячи воинов; укладывались землячествами друг возле друга; как в тесноте бились с немцами, так тесно и легли в землю, чтобы и тут быть рядом уже навсегда.
Днем над польским и русско-литовским обозами стояла тишина: кто спал, кто сидел у котлов, кто кручинился, кто глядел в небо, удивляясь, что уцелел во вчерашней сече. Возницы и паробки чинили разбитые подводы, увязывали в узлы добытые доспехи и оружие, водили к кузнецам расковавшихся лошадей, выправляли в обратный путь раненых. Кому не сиделось и не лежалось, ехал к королевской часовне слушать торжественную службу, глядеть развевающиеся вокруг шатра орденские знамена. Или ехал глядеть, как переписывают пленных рыцарей, разводя их по отрядам — отдельно братьев Ордена, отдельно пруссаков, отдельно ливонцев, моравов, силезцев, баварцев, австрийцев, рейнцев, швабов, фризов, тюрингцев, саксонцев, вестфальцев, швейцарцев — всех отдельно. С каждого рыцаря Петр Шафранец и Збышек Брезинский брали честное рыцарское слово прибыть на день святого Мартина в Краковский замок; затем король великодушно отпустил всех на свободу, задержав лишь орденских братьев и нескольких князей.
Утром следующего дня войска короля и великого князя выступили в поход. Проходя Танненберг, хоругви посылали прощальный взгляд на свежие могильные холмы, где остались спать вечным сном друзья, братья, товарищи, отцы — поляки, татары, русины, литовцы и откликнувшиеся помочь великоновгородцы, молдаване, чехи — десятки тысяч сердец, сгоревших в огне битвы. И души ратников, покидавших святое это место, терзались тоской, и какая-то часть души оставалась при братских могилах помнить, сторожить, утешать.
МАЛЬБОРК. ОСАДА
Лишь выступив на Мальборк, когда пошли по прусским землям, как по своим, стало осознаваться истинное значение победы — Тевтонского ордена больше нет, рассеялся, прекратил существование. Замысленные еще в Бресте переговоры о выгодном мире вести было не с кем — великий магистр, весь орденский капитул погибли, из верхушки крестоносцев остались в живых двое, но и они, считай, сгинули: великий ключник Георг фон Вирсберг умчал на пражский двор к королю Вацлаву приходить в себя после пережитого страха; великий госпитальничий Вернер фон Теттинген бежал в Эльблонг, но эльблонгские мещане осадили замок, выбили отряд рыцарей, и куда делся Теттинген, оставалось гадать. Горожане Гданьска перерезали всех собравшихся в городе крыжаков и заявили о своей верности королю Владиславу. Малые и крупные крепости крестоносцев сдаются без боя, замковая охрана разбегается по лесам, епископы и города просят милости для своих земель и жителей. Так повсюду. Думая об этом, Ягайла гордился: черный прусский орел, десятки лет висевший над карком, издох. Он, Ягайла, обрел не только Добжин, Санток и Дрезденко, из-за которых началась эта война, и не только давно оторванные немцами Михаловскую, Кульмскую и поморские земли — вся Пруссия присоединяется к польской короне, становится под его власть. Он выиграл битву, выиграл войну, взыскал все долги, расширил границы своего королевства. Яркими лучами славы освещается его трон. По всем странам Европы, по всему белу свету разносится весть о небывалой победе, о милости господа бога к нему, королю Владиславу, и забвении оголтелых, зарвавшихся, презревших Христовы заповеди крестоносцев. Сдастся и Мальборк, как сдались прочие замки. Еще восемнадцатого числа гонец доставил ему письмо из Мальборка от верного бискупа Яна Кропидлы — письмо порадовало: страх, ужас, полная утрата духа охватили охрану столицы, да и охраны той не более ста человек. Ну, пусть еще столько же придет — судьбу свою не изменят. Все, что положено богом, все свершится в намеченный срок. Не надо рваться, спешить: спелое яблоко само падает в руки. Мальборк взять необходимо, и возьмем, но есть множество других важных забот. Надо назначить наместников и поставить отряды стражи в сдавшиеся замки, вывезти из них припасы, изъять драгоценности.
Не промедляя, раздавал крепости и города в держание: замок Гогенштейн — Яну Кретковскому, замок Моронга — Анджею Брохотицкому, замок Джезгонь — Збышеку Брезинскому, замок Энгельсберг — Добеславу Олесницкому, замок Острода — князю мазовецкому Янушу, замки Дзялдов и Щитно — князю Земовиту, и город Гданьск в держание, и город Торунь, и город Свеце, и Прусморк, и еще, и еще — все, что уже имел в руках, и все, чем еще владели крыжаки, делил между князьями, панами и лучшими рыцарями. Великому князю Александру за его заслуги в битве назначил три прусских замка — Кенигсберг, Бальга и Бранденбург. Они, правда, пока что не сдались, но сдадутся, сомнений нет, сами отворят ворота и выйдут на коленях. Как порубленная гадюка трепыхается в предсмертных судорогах, пытается шипеть бессильной уже пастью, так и смолотый Орден пытается оттолкнуть накрывающий его могильный камень. Тщетные, пустые потуги.
